Слава одноногому Буратино

Сказочно-подарочная повесть от Святого Валентина с приветом

Буратино
— Я почтальон, всего лишь почтальон, мое дело — доставка, — бормотала себе под нос Лина.

Она бы отдала половинку новехонького радужного шарфика, только бы заглянуть в конверт, который прятался у нее в сумке. Шарфик Лина берегла, как октябренок в ее далеком детстве — звездочку. Во-первых, он означал новую, интересную и хорошо оплачиваемую работу, а во-вторых, подарил его сам Эмиль Евгеньевич — главный по особенным открыткам.

По правде говоря, об особенных открытках Лина знала не больше, чем о видах тропических бабочек. Она знала, что их делают скрапбукеры, и была уверена, что эти открытки — большие и красивые, а в чем заключается их «особенность», представляла весьма смутно. Хотя ей и удалось случайно воспользоваться одной такой открыткой, но одной буквы недостаточно, чтобы вообразить себе алфавит.

Особенный почтальон, в отличие от обычного, обслуживал не участок в несколько кварталов, а весь город. Лина впервые была в этом районе, который не так давно считался поселком. Она спешила на доставку, разглядывая домики и коттеджи, заборы и ворота, поражалась тому, как хорошо убирают снег на этой улице, радовалась солнечному субботнему утру, поеживалась от февральского мороза и напевала себе под нос:  «Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни…». Колыбельная закрутилась в голове сразу же, как только Эмиль Евгеньевич вручил ей пухлый конверт размером с альбомный лист, в котором прощупывалось что-то мягкое странной формы.

— Иногда нам нужно убедиться, что открытка дошла до получателя и сработала нужным образом, — объяснял он ей перед доставкой. — Тогда мы привлекаем почтальона, а почтальон у нас теперь — вы.

— А как я узнаю, нужным образом она сработала или нет?

— Узнаете, иначе я бы вас не взял на эту работу.

«Ексель-моксель! Любит он говорить загадками, не как все нормальные люди», — сокрушалась Лина и одновременно раздувалась от гордости. Жаль, никому из девочек на почте нельзя похвастаться новой работой — такие условия. Есть и еще одно, самое главное: ни в коем случае не вмешиваться в то, что будет происходить, и не давать никаких советов. И почему он решил, что она захочет что-то кому-то советовать? Непонятно.  Важно другое: успешно выполнить первую доставку — считай, пройти испытательный срок.

Дом номер три оказался самым скромным на всей улице. Его окружал не сплошной забор в два метра высотой, как большинство коттеджей, а дачный штакетник,  выкрашенный веселой голубой краской. Окна закрывали ажурные решетки, к двери вело чистенькое деревянное крылечко под навесом. Лина поднялась по ступенькам, сняла варежки, поправила шарфик и надавила кнопку звонка. Она постаралась придать лицу самое официальное выражение, какое только могла.

— Кто там? — спросил из-за двери мужской голос.

Лина подавила в себе желание ответить: «Почтальон Печкин. Принес журнал…». Эмиль Евгеньевич перед тем, как вручить конверт,  спрашивал ее:

— Как вы будете представляться? Что вы скажете получателю письма?

— Я необычный почтальон, принесла вам волшебную открытку.

— Лина Анатольевна! — рассмеялся он. — Да вам бригаду вызовут! Вы бы еще почтальоном Печкиным представились.

— А что, похожа? — насупилась Лина и тут же поправилась. — Извините, вырвалось.

— Ничего-ничего. Давайте еще раз попробуем.

Они долго пробовали, Эмиль Евгеньевич объяснял, что у каждого почтальона коронная фраза своя — та, которая больше всего ему или ей подходит. Поэтому на вопрос «Кто там?» она бодро выдала отрепетированную фразу:

— Это почтальон. Доставка особого класса, лично в руки, для Беловой Полины Семеновны.

Дверь открылась, на пороге показался высокий седой мужчина в цветастом фартуке поверх спортивного костюма. Лина сразу обратила внимание на смешные полутапочки-полуваленки,  вышитые разноцветными узорами и отороченные меховой опушкой. Что-то в нем было от передовика производства из старых советских фильмов: подтянутая фигура, правильные черты лица и бодрый голос словно заявляли о вечной готовности к труду и обороне. Лине он сразу понравился. Она снова поправила шарфик, улыбнулась и помахала конвертом.

— Давайте, я передам, — он протянул руку.

— Я не могу вам отдать. Это доставка особого класса, лично в руки, — повторила Лина. — Полина Семеновна дома?

— Что, и родному мужу не отдадите? — усмехнулся он.

— Не отдам, — покачала головой Лина.

— Полечка! Тебе письмо, — крикнул мужчина внутрь дома. — Мне курьер не отдает! Говорит, лично в руки.

— Я не курьер, я почтальон, — поправила его Лина и зачем-то добавила. — Я специалист по доставке особого класса.

— Какая разница, — пожал он плечами.

— Юрочка, ну что же ты держишь человека на пороге! — в прихожей появилась хозяйка дома, пухленькая, румяная, похожая на матрешку, в халате и тоже в цветастом фартуке, только покрытом таким разнообразием пятен, что иной художник позавидовал бы. — Заходите, пожалуйста, дверь закроем, на улице холодно. Муж никогда не догадается в дом пригласить.

Когда глаза Лины привыкли к полумраку прихожей после яркого солнечного света, она разглядела хозяйку повнимательнее и нахмурилась. Под глазом у женщины красовался фингал. Похоже, она пыталась его замазать, но не вполне удачно.

Пока Полина Семеновна говорила, она размахивала большой ложкой, с которой на пол капало жидкое тесто. Лина только собралась обратить на это ее внимание, а мужская рука уже вытирала белую лужицу невесть откуда взявшейся тряпкой. Лина сунула руку в сумку, пощупала конверт. Тот откликнулся — потеплел, в голове зазвучал тихий голос: «Рыбки уснули в пруду…» Ага, значит, все верно, перед ней — получательница письма.

— Полина Семеновна, у меня для вас доставка особого класса. Вот конверт. Пожалуйста, откройте его при мне.

— Что, и документов не спросите? — съехидничал мужчина.

— Я же сказала, я специалист по доставке особого класса.

Когда Лина отдала конверт, он тут же произнес:

— Ну что, до свиданья? Или ей нужно где-то расписаться?

— Нужно, чтобы она открыла конверт при мне. А «до свиданья» потом, — пояснила Лина.

— Что еще за тайны мадридского двора, — проворчал тот, покачал головой, аккуратно свернул тряпку, забрал у жены ложку и ушел.

— Да вы садитесь, — хозяйка показала на табуретку. — Дочка, наверное, прислала. Из своего Сруэ.

— Спасибо, я постою, — Лина задумалась, где может находиться «Сруэ».

В доме она согрелась мгновенно, словно ее сунули в печку, развязала шарфик и расстегнула пуховик. Получательница распечатывала конверт, а Лина старательно вытягивала шею со своего места, очень уж хотелось посмотреть на открытку. Как назло, Полина Семеновна стояла к ней спиной. Некоторое время слышалось шуршание, и крутилось в голове навязчивое «Спи, моя радость, усни». Лина разглядывала обстановку. Она любила дома, где все сделано своими руками, как здесь — вагонка на стенах, лестница с широкими ступенями, опирающимися на бревна, простенький гардероб, плетеные коврики-половички.  Витавший здесь аромат однозначно говорил: хозяйка любит и умеет готовить. Единственное, что неприятно удивило Лину — количество замков на входной двери. Не лень им столько закрывать? Она попыталась вытянуть шею дальше и заглянуть в комнату, но тут хозяйка ойкнула и схватилась за стену.

— Что с вами? — испугалась Лина.

— Да ничего, голова немного кружится, — ответила она. — Ты,  Сашенька, посиди пока тут, а бабушка пойдет лекарство выпьет.

Лина оглянулась по сторонам, но никого, кроме нее, поблизости видно не было. Полина Семеновна положила открытку на полочку возле зеркала и вышла. Лина кончиком сапога осторожно ступила на половичок, протянула руку, приподняла открытку и вздрогнула. Ребенок! Ексель-моксель, до чего же здорово сделано-то, а! Открыткой назвать язык не поворачивается, скорее — игрушкой. Она держала в руках картонного малыша в джинсиках, вязаной кофточке и кожаных ботиночках. Как будто кто-то снял одежду с большой куклы и приклеил на открытку. На нарисованном личике выпирали надутые мягкие щечки, сияющие румянцем, надо лбом торчал козырек полосатой кепочки со звездочкой посередине. Что-то в выражении детского лица было ужасно противное, отталкивающее. Бывают такие капризные избалованные дети, при виде которых даже самый чадолюбивый человек испытывает желание достать ремень. Именно такое впечатление производил мальчик-открытка. А мелодия в голове между тем становилась все громче.

— Сашенька? Что, Машка приехала? Почему не предупредила? — раздался мужской голос, и в прихожую вернулся хозяин дома.

Лина поспешила положить карточку на место. К ней спешила Полина Семеновна, вытирая руки фартуком.

— Сашенька, внучек, не плачь, вот мы сейчас с тобой кашки покушаем и спать тебя уложим, — она бережно взяла открытку и засеменила внутрь дома, убаюкивая ее, как настоящего ребенка.

Не успела Лина опомниться, как муж Полины Семеновны схватил ее за руку и потащил в комнату.  Лина хотела возмутиться, но от неожиданности потеряла дар речи, к тому же, в голове назойливо и громко крутилось: «Птички затихли в саду…». Когда он усадил ее на диван, колыбельная стала тише, и она услышала его слова:

— Так, курьерша, ты никуда не пойдешь, пока не объяснишь мне: какого черта ты сделала с моей женой? Что было в конверте? Наркотики? Она что-то съела? Понюхала?

Лина помотала головой.

— Сиди у меня тут, — он вышел, хлопнул дверью, в замке повернулся ключ.

Едрена-матрена! Вот тебе и на! Вот тебе и первая доставка! Почтальон в заложниках! А почему у них дверь в комнату на ключ запирается? Подозрительный какой-то дом. Как в тюрьме: дверь — под замком, на окнах — решетки, а у бедной женщины — синяк под глазом. Уж и не знаешь, чего подумать. Лина соскочила с дивана, прислонила ухо к скважине — ничего не слышно. И мелодия в голове совсем затихла.

Она забарабанила кулаками в дверь.

— Пустите! У меня мобильник есть, я сейчас милицию вызову! Не имеете права меня тут держать! У меня еще работа есть!

Не похоже, чтобы кто-то ее услышал. Стало очень жарко, она скинула пуховик и бросила в угол дивана, сняла и поставила рядышком сапоги, шарфик аккуратно сложила и убрала в сумку, потом уперла руки в бока и оглядела комнату.

Посредине стоял широкий стол, в камине потрескивали дрова. В обстановке чувствовались две хозяйские руки — женская и мужская. Мужская рука определенно приложила руку к креслу возле камина — советских еще форм, оно было обтянуто новенькой клетчатой тканью. Этой же крепкой руке принадлежали и гладкие, отполированные табуретки из темного дерева, и полки, поддерживаемые декоративными сучками, и резные карнизы для штор. Женскими руками здесь была вышита скатерть, мягкие подушечки на табуретках, салфетки на телевизоре, расставлена праздничная хрустальная и фарфоровая посуда на полках, и наведена безупречная чистота. На нескольких полках за стеклом стояли книги, Лина машинально пробежалась глазами — Зощенко, «Золотой теленок», Конан Дойль, Дюма, Морис Дрюон, советских еще изданий. Судя по потрепанным переплетам, их здесь читали.

Особым достатком хозяева дома похвастаться не могли, но здесь могло бы быть уютно, если бы Лину позвали на чашечку чая, а не заперли ни за что, ни про что. И что теперь делать? Воспользоваться визиткой Эмиля Евгеньевича? Нет, пока рано. Он сказал, только в самом крайнем случае, когда речь пойдет о жизни и смерти. А крайний случай еще не наступил. По крайней мере, ее пока не убивают. Лина ухмыльнулась: еще не убивают, но уже пора потребовать молока за вредность.

На стене возле камина висела фотография в рамке — Полина Семеновна, симпатичная молодая женщина и мальчик в голубой вязаной кофточке, маленький, не старше двух лет. Машка и Сашенька? Вполне может быть, но не похоже, чтобы внук был здесь частым гостем. Бабушки с дедушками всегда держат для малыша под рукой несколько игрушек или одежек, слюнявчик на стуле, детские книжки, горшок, да мало ли что еще. А здесь ничего такого, разве что Буратино. На почетном месте — на отдельной полочке между окнами — сидел длинноносый деревянный мальчуган. Руки-ноги на шарнирах, круглое тельце выкрашено яркой красной краской, на голове — полосатый колпачок. Выглядит как новенький, словно только что из магазина, и явно сидит здесь на ажурной накрахмаленной салфетке не для того, чтобы с ним кто-то играл.

Почему вместо внучка в гости к бабушке приехала эта странная открытка? Что это, внукозаменитель? Лина подумала, что не хотела бы получить такой подарочек, когда у нее будут внуки.

За дверью послышались шаги и голоса.

— Юрочка, почему здесь закрыто? Я собиралась принести обед.

В замке повернулся ключ, и в комнату вошла Полина Семеновна.

— А вы кто? А, вы, кажется, принесли письмо. Юрочка, почему ты запер почтальона?

— Поля, ты накрывай на стол, а мы с курьершей поговорим наверху.

— Только Сашеньку не разбудите! Я его спать уложила. Так что тсссс, — улыбнулась Полина Семеновна.

— Что было в конверте? — снова спросил Юрий, когда они поднялись по лестнице и оказались в небольшой уютной спальне.

Лина сразу обратила внимание, что и здесь в комнатную дверь врезан замок. На кровати лежал картонный «мальчик», головой на подушке, накрытый одеялом, рядышком — старый плюшевый медведь. Она пригляделась — нарисованные глаза картонного «мальчика» были закрыты, хотя она могла бы поклясться всеми почтовыми отделениями мира, что видела их открытыми, и цвет запомнила — ярко-голубой. С закрытыми глазами «мальчик» выглядел еще противнее. Лине стало не по себе, как будто над головой висела здоровенная сосулька. Она растерла холодные ладони.

— В конверте была открытка. Вот эта, — она показала на кровать. — Может, что-то еще, я не видела.

— Хочешь сказать, моя жена тронулась умом из-за открытки? Ни за что в это не поверю. Ты же сама сказала, ты специалист по доставке особого класса. Что за особый класс, первый раз слышу?

— Скажи сначала, откуда у нее синяк под глазом? — она уперла руки в бока.

— Ударилась об шкаф.

Лина насупилась. А чего она ожидала, что он честно признается: «Я бью жену»?

— Так что за особый класс? — повторил он.

Лина задумалась. Она спрашивала у Эмиля Евгеньевича, можно ли рассказать получателю о том, что открытка — не совсем обычная, и от нее может случиться что-нибудь эдакое, невообразимое, во что и поверить трудно. Получив такую открытку, и впрямь легко решить, что у тебя шарики за ролики заехали. Ответ ее озадачил. Эмиль Евгеньевич сказал буквально следующее: «Каждый почтальон решает сам. На то он и особенный почтальон».

— Это из-за открытки, — решилась Лина. — Это необычная открытка. Она на нее просто посмотрела и все.

Юрий вытащил из-под одеяла открытку, внимательно рассмотрел.

— Да что ты такое говоришь! Я тоже на нее посмотрел, однако мне не мерещится Саша, который живет с родителями в Германии, в Карлсруэ. Я только что звонил Машке, они у себя дома и не собираются к нам в гости.

Лина вспомнила, что первая особенная открытка, которую она видела, работала не сразу. В той открытке над нарисованным камином  висели синие и красные носочки. Если оторвать красный носочек, происходил счастливый случай, а если синий — то несчастный. Или они все были счастливые, черт его разберет.

— Может быть, она что-то сделала с открыткой? За кепочку подергала, или ниточку вытащила? — предположила Лина.

— Час от часу не легче! Сумасшедшая курьерша! — он схватился за голову.

— Я не курьерша, я почтальон! Сам ты сумасшедший, — возмутилась Лина.

— Ты зачем мне тыкаешь!

— Ты первый начал! Это у тебя не все дома — на комнаты замки вешать!

— Хватит без толку ругаться, — он повысил голос. — Рассказывай, откуда у тебя этот конверт, кто его прислал, и что за особый класс доставки.

Голос обдавал холодом, как открытый холодильник. Лина поежилась и ответила:

— Письмо пришло в мое почтовое отделение. Я не знаю, кто его прислал, обратного адреса на конверте не было.

— Если бы я достал эту открытку из почтового ящика, я бы просто решил, что Поля заболела. Она так переживает, что не видит внука, недолго и умом тронуться. А тут ты со своей доставкой особого класса и странными заявлениями. Подозрительно это. Не могу я тебя просто так отпустить.

— А я здесь причем? — Лина уперла руки в бока. — Почта не отвечает за содержимое конвертов и посылок.

— А при том. Ты об этой странной открытке что-то знаешь, я нутром чую.

Юрий рассматривал «мальчика» со скептическим любопытством, как учитель труда — работу пятиклассника. Он потрогал пальцем звездочку на шапочке — настоящий значок, приколотый к картону — и сказал:

— Как бы я хотел, чтобы Сашенька был и моим внуком тоже!

— А что, это не твой внук? — Лину удивил не столько смысл фразы, сколько то, как он ее произнес — с неожиданным, нескрываемым волнением.

— Внук бездетного дедушки.

— Что?

Он кашлянул, отвернулся и мгновение спустя сказал нормальным, твердым голосом:

— Это не твое дело. Я тебе не доверяю. Вдруг кто-то хочет мою Полечку нарочно свести с ума?

Потом он снова погладил звездочку и добавил мягче:

— Она у меня хрупкая, ранимая, очень переживает за все.

Юрий задумался, Лина терпеливо ждала. Он поправил махровый халат в крупных маках, висевший на спинке кровати, разгладил пушистые рукава, потом потер лоб и произнес:

— А может, так оно и к лучшему. Может, так ей будет спокойнее. Пусть думает, что внук рядом.

Лина услышала в его голосе нотку, которая отозвалась в ней непонятным, но приятным чувством.  В комнате потеплело, словно ее только что сверху донизу заполняли колючие сосульки, а теперь они таяли и стекали к ногам Лины холодными лужицами, в которых таяло возмущение, и вновь просыпалась симпатия к этому подозрительному типу.  Она тряхнула головой и всеми силами воспротивилась неожиданному чувству. Говорят, маньяки обладают необыкновенной способностью расположить к себе женщину. Чтобы отвлечься и сбросить наваждение, Лина спросила:

— Полина Семеновна совсем не видит внука?

—Они приезжали в гости один раз, на несколько дней. Маша считает, что отпуск надо проводить на море или в горах, а не в нашей дыре, — он уложил «мальчика» обратно, укрыл одеялом и подтолкнул Лину к выходу. — Пошли, Поля не любит, когда обед остывает на столе.

— Так и быть, я на некоторое время останусь, — говорила она, спускаясь по лестнице. —  Не подумай, что это из-за того, что ты мне  запрещаешь уйти — не имеешь права! Я просто подумала, вдруг я смогу чем-то помочь. Мне нравится твоя жена.

Последнюю фразу добавлять не стоило. Юрий бросил на нее такой взгляд, что Лине захотелось самой превратится в картонную куклу.

Лина ни капельки не соврала. Конечно, ее мучило любопытство, чем закончится история с открыткой. Но куда больше она хотела разобраться, не бьет ли, в самом деле, муж эту милую женщину? Может быть, ей нужна помощь, но она боится сказать об этом или не знает куда обратиться. Нельзя же этого так оставить, Лина тогда уважать себя перестанет. А тут есть возможность посмотреть на семью изнутри. За себя Лина не боялась. Во-первых, в ее сумке лежали три предмета, в той или иной степени способные ее защитить: газовый баллончик,  острая отвертка (пригождалась иногда в сражениях с почтовыми ящиками) и визитка Эмиля Евгеньевича. Во-вторых, Лина была уверена, что женщину можно обидеть ровно на столько, на сколько она сама себе это позволяет. Она себя не давала в обиду с самого детства. Едва ли не каждый мальчишка во дворе смог бы вспомнить расквашенный ее кулаком нос. Она, конечно, обещала не давать никому советов. А она и не будет ничего советовать, если что, напишет заявление в милицию или даст ему сдачи.

Интересно, что бы сделал на ее месте другой, более опытный «особенный» почтальон? Кстати, надо будет спросить у Эмиля Евгеньевича, как бы пообщаться с коллегами, обменяться опытом и впечатлениями. Если, конечно, у них это принято.

— Поля, я хочу с почтальоном обсудить кое-какие дела. Она у нас побудет некоторое время, хорошо? — сказал Юра внизу.

— Юрочка, ну что же ты сразу не предупредил! Погодите, я принесу еще одну тарелку. Садитесь, пожалуйста. Как вас зовут? — она приветливо улыбнулась, Юрий нахмурился и покачал головой.

— Ангелина, — брякнула Лина, хотя никогда в жизни никому так не представлялась, разве что, в молодости, когда хотела произвести впечатление на парней.

— А по отчеству? — смутилась Полина Семеновна.

— Ангелина Анатольевна, но можно просто Ангелина.

Когда Поля ушла за тарелкой, Юрий посмотрел на Лину так, что ей захотелось надеть прочный защитный костюм.

— Не вздумай сказать Полечке, что у нее не все дома. И ни одного грубого слова, понятно?

— Я похожа на Бабу-Ягу? — возмутилась Лина. — Это ты тут… Кащей бессмертный, не иначе. Запоры кругом, сокровища, небось, по сундукам прячешь.

Вернулась Поля, и они замолчали. Лина наблюдала, как они вместе разливают суп, и ни капельки не жалела, что осталась. Картина была увлекательная. Никогда она еще не видела, чтобы двое людей в бытовой обстановке действовали слаженно, как танцоры или фигуристы в парном катании. Поля брала тарелку, зачерпывала из кастрюли густую ароматную жидкость и переворачивала половник одним резким движением, как экскаватор опрокидывает ковш над ямой. В стороны летели брызги, которые Юрий на лету ловил тряпкой. Пока Поля несла тарелку, она умудрялась расплескать суп, но не успевала поставить на стол, как Юрий ловко протирал ее снизу и подстраховывал в рискованный момент, когда тарелка с легким стуком приземлялась.

Полина Семеновна вся была как мячик — кругленькая, наполненная упругой, игривой энергией, которая не давала ей совершать мягких и плавных движений, а заставляла руки подпрыгивать в неподходящий момент. Если бы не Юра, после обеда в комнате пришлось бы делать генеральную уборку.

Чем дольше Лина смотрела, тем больше удивлялась: почему он не разольет суп сам? Она и сама с трудом сдерживала желание отобрать у Поли поварешку.

Суп оказался отменным, так же, как и гуляш с картошкой, и теплый домашний хлеб с хрустящей корочкой, и свежий клюквенный морс. Юра, как фокусник на манеже, ловил ложки и вилки, которые ненароком задевала Полечка, подставляя руку еще до того, как прибор начинал падать, придерживал стул, который она едва не уронила два раза, аккуратно собирал хлебные крошки и вытирал со стола лужицы морса.

И с каждым их общим, почти синхронным движением, до Лины доносился вихрь, словно между ними гулял теплый весенний ветер, в котором пряталось что-то солнечное и радостное, как в банке клубничного варенья, открытого зимой.

Лина отдавала должное незатейливым вкусностям, а пока ела, в ней росло и крепло приятное чувство, которое она первый раз ощутила в спальне наверху. Когда Поля вышла за ножом для пирога, Юрий вытер стол, облокотил голову на руку и произнес:

— Полечка такая мастерица на пироги. Вот если бы кто спросил «Юра, а есть ли смысл в жизни?», я бы даже отвечать не стал, просто дал бы кусочек пирога, и все вопросы бы сами отпали.

Вполне обычное дело для мужа — похвастаться кулинарными достижениями жены, однако в словах Юрия что-то ее задело. Лина наконец-то поняла, что за смутное чувство ее терзает — ексель-моксель, это же зависть! Причем самая редкая ее разновидность — светлая и беззлобная, как ангел на прогулке. Никто и никогда о Лине так не говорил. Борис, бывший муж, бывало, хвалил ее праздничные обеды, но вот этой самой нотки она никогда не слышала в его голосе. Слова Юрия тронули ее, как будто бросили в воду камень, и по ней пошли круги, задевая ее саму, заставляя колыхаться внутри то, что она тщательно прятала от самой себя, как самую неприкосновенную в жизни заначку.

«Лина! Не будь дурындой!» — строго сказала она себе. Как раз такие показательно- заботливые мужья и образцовые семьянины и бывают домашними деспотами. Меняют одну личину на другую. Как иная дама, для гостей наденет вечернее платье, а перед мужем ходит в рваных рейтузах. Так и эти тираны и садисты — только гости за порог, являют жене свое истинное лицо и твердые кулаки, хоть под кровать от них прячься, и то не поможет.

Лине переборола желание уйти, тем более, что на столе стоял пирог, от которого она бы не отказалась даже под страхом самой ужасной казни.

— Слава одноногому Буратино, что она у меня есть, — добавил Юрий.

Лина подняла брови вверх — что это за буратинопоклоннечество? Новая секта? Что еще у них тут есть, поле чудес или страна дураков? Может, они и вправду оба сумасшедшие? Она покосилась на сумку, в которой лежала спасительная визитка Эмиля Евгеньевича. Лучше бы держать ее поближе.

— Юрочка, может быть, ты сводишь Сашеньку в зоопарк? — спросила Поля, вернувшись из кухни.

Он вздрогнул и с тревогой посмотрел на жену.

— Почему в зоопарк?

— Покажешь Сашеньке медведей. Небось, у них в Германии живого мишку и не увидишь.

Юрий встал и отошел от стола, выглянул в окно.

— Мороз на улице, — голос его звучал глухо. — И потом, в немецких зоопарках тоже медведи есть.

— Откуда ты знаешь?

— По телеку видел!

Полина Семеновна нарезала пирог, крошки сыпались на скатерть, она задевала их рукавами и смахивала на пол, но никто не подбирал их, и никто не вытер чайную лужицу, натекшую из ситечка заварника.

— Ну что, сходите в зоопарк? — Поля поставила перед Линой блюдце с пирогом.

Юрий снял фартук, уселся за стол, посмотрел на крошки и сказал:

— Знаешь, Поля, это твой внук, а не мой, и не буду я с ним заниматься. Делай с ним сама, что хочешь.

— Как же так, Юрочка! — Полина Семеновна всплеснула руками. — Я же не справлюсь одна с мальчонкой. Я без тебя как без рук, я обязательно что-нибудь напутаю, уроню, не услежу.

— Ты бабушка или нет, в конце концов? — спросил он строго.

— Да, я бабушка! Только вот какая я бабушка? Где мне время на все взять? На мне и дом, и готовка, и хлопот полон рот, — Поля достала из кармана фартука платок и всхлипнула. — Да и старая я уже. Недогляжу за ним, шустрый больно. Накормить, носочки связать — это я с радостью, а кто мальчика воспитывать будет? Кто пример подаст, кто научит с инструментами обращаться? Что же я его, буду учить пироги печь? Ты мастер на все руки, позанимался бы с мальчиком.

— У Саши есть родители.

— Да какой от них толк, от родителей, — махнула рукой Поля. — Посадят ребенка перед телевизором, а сами в компьютеры уткнутся, вот и все воспитание, одни экраны кругом. А гулять с ним, в футбол играть, кто будет? У меня спина больная, ноги плохо слушаются.

— Это, Поля, твой внук, возиться я с ним не буду, и точка. Ты меня знаешь — сказал, как отрезал.

Лина смотрела, как играют желваки на его лице, и думала, что если бы ее тут не было, он бы сейчас наверняка ударил Полину.

— Но почему ты не хочешь? Тебе некогда? Тебе с ним неинтересно? — Поля вытерла слезу, скатившуюся по пухлой румяной щеке.

Юрий откусил большой кусок пирога и промямлил с полным ртом:

— Как я могу воспитывать чужого ребенка?

Потом он хихикнул и добавил:

— Невоспитанный мальчик грызет свой картонный пальчик.

Поля расплакалась. Она рыдала и всхлипывала, а Лине казалось, что рядом с ней растет гигантская сосулька, снизу вверх, как сталагмит.

— Ты же, как же так, — она путалась в словах. — Такая радость, Сашенька в кои-то веки у нас, а ты, из-за тебя. Ты не хочешь помочь, а я же не могу тебя заставлять. Почему не твой внук, ты же Машку растил, значит, и твой тоже.

Юрий сосредоточенно жевал пирог и громко прихлебывал чай. Лина вертелась на табуретке в разные стороны и не знала, куда себя девать. В конце концов, она тоже откусила кусок и громко сказала:

— Отличный пирог! Очень вкусный.

Поля посмотрела на нее и вытерла слезы.

— Вы уж извините, Ангелина Анатольевна, что мы при вас так, — сказала она. — А вы как думаете, если человек воспитал дочь жены от первого брака, он может считать ее детей своими внуками?

— Не знаю, — честно сказала Лина. — У меня пока внуков нет.

— Что же мне теперь делать-то? — Поля посмотрела на Лину с надеждой. — Как его уговорить?

Лина открыла рот, да так и замерла. Она собиралась выдать целую тираду в адрес Юрия, слова накапливались у нее в голове стремительно, как мусор в пылесосе будущего зятя (который работал рекламным агентом по продаже пылесосов), и наперегонки рвались наружу, но она вспомнила об условии Эмиля Евгеньевича. Едрена-матрена, ей же нельзя давать советы! Хотя, конечно, откуда он может узнать? Но кто их разберет, скрапбукеров этих, может, они через свои открытки и подслушивать умеют? Или еще каким образом дознаются до правды. Ух, она бы сейчас упырю этому надутому сказала все, что она о нем думает! Лима опять заерзала на месте. Ну и денек, сегодня она себе точно дырку на юбке протрет на этой табуретке. И промолчать неудобно, и сказать нечего. Точнее, есть чего, да так, что рот хочется руками зажать, но нельзя.

— Ну, это же ваш муж и ваш внук, вам и решать, — в конце концов, выдавила из себя Лина.

Не очень-то вежливо получилось. Она подумала: интересно, если бы к ним приехал настоящий внук, Юрий вел бы себя так же? Или он просто не хочет выглядеть психом и переться куда-то с этой картонкой? Она хотела спросить, но поймала его настороженный взгляд и замолчала.

Поля принялась убирать со стола. Она схватила тарелку с пирогами, муж подошел к ней и Поля умоляюще на него посмотрела.

— Ну ради меня? Пожалуйста, Юрочка. Я тебя прошу.

Тарелка в ее руке опасно наклонилась, пироги съехали на край. Юра потянулся рукой к тарелке, не отрывая взгляда от Поли. Лина почувствовала, как воздух становится обжигающе морозным, таким, от которого не пробегает по телу озноб, а мгновенно немеет кожа. Она потерла щеки.

— Сейчас я одену Сашеньку, и вы пойдете в зоопарк, да? — Поля не замечала холода, который разливался по комнате.

Она смешно подняла брови, отчего ее лицо приняло выражение ребенка, который просит новую игрушку. Юра поднял руку. Пироги добрались до края тарелки, и несколько аппетитных, румяных кусочков скатились на ковер, устроив там маленький взрыв из начинки и сахарной посыпушки.

Лина напряглась и съехала на краешек табуретки. Пусть он только попробует ее ударить!

Но он лишь снял расшитые тапки и со злостью зашвырнул их в угол один за другим. Полечка заморгала, поставила тарелку на стол и спокойно произнесла, словно и не замечая Юры:

— Ой, я тут сижу с вами, а Сашенька, может быть, наверху проснулся, испугался, плачет.

Юрий молча смотрел, как она выходит из комнаты, его шумное дыхание наполняло комнату невидимым инеем. Лине снова захотелось уйти или, хотя бы, подняться наверх вслед за Полей.

— Пока она сходит с ума одна, я еще могу потерпеть, — сказал Юрий. — Но когда она втягивает меня в этот дурдом, это уж слишком. Я не знаю, что делать, я просто за себя не отвечаю! Уйти мне надо… одному побыть, подумать. Но как ее оставишь в таком состоянии?

— Да не волнуйся ты, я с ней посижу, с твоей Полечкой ненаглядной, — сказала Лина.

— А куда ты денешься!

Юрий подхватил ее пуховик, сапоги и вышел в коридор, Лина поспешила за ним, чтобы увидеть, как он прячет в узенькую кладовку вещи и закрывает дверцу на ключ.

Ексель-моксель, ну что за привычка у него — распоряжаться незнакомыми людьми? Лина хотела возмутиться, но жаль стало Полю. В самом деле, нельзя ее одну оставлять, вдруг куда-то захочет повести «Сашеньку».

— Мог бы и не делать этого, — она покачала головой. — За кого ты меня принимаешь?

— За подозрительную тетку, которая испортила жизнь мне и Поле, — пробурчал он.

Лина подпрыгнула на месте.

— Ты кого назвал теткой?

— Аптечка на кухне, в шкафчике справа от двери. Там есть корвалол, пустырник, левомеколь, бинты, пластырь, и еще разное, что может понадобиться.

— Зачем мне аптечка?

— Не тебе, а Полечке. На всякий случай.

— А ей зачем?

— Счастливо оставаться, — он быстро оделся, хлопнул дверью и несколько раз провернул ключ снаружи.

Лина вернулась в комнату, достала мобильник, позвонила старшей дочери.

— Ирка, привет! Как вы там?

— Да все в порядке мам, — хихикала в трубке дочь. — Игореша, да не щекотись ты.

— Я задержусь, у меня срочная работа. Ты Настю покормишь?

— Конечно, мам.

— Смотрите там, не балуйтесь и не мешайте Насте заниматься, у нее скоро олимпиада.

— Да мы вечером в кино пойдем. Ты больно-то не торчи на работе, отдыхать тоже надо. Не развалится без тебя почта.

— Как-нибудь я сама разберусь, развалится или нет. Пока, давай.

— Счастливо, мам.

Чем теперь заняться? Посмотреть еще раз, как действует открытка на Полину? Это зрелище не для слабонервных — симпатичная пожилая женщина нянчится с картонным «мальчиком». Лина пошла на кухню. Есть в частном доме свои плюсы, тут можно кухонное хозяйство на полную катушку развернуть. Вдоль стен тянулись самодельные шкафчики и полки — несколько грубоватые, но добротные, с орнаментом по краю. Простая ручная вышивка крестиком украшала шторы. В углу на небольшой открытой тумбочке стояла огромная кастрюля с мукой, из нее торчала расписная деревянная ложка, а внизу на полке, в ряд выстроились упаковки — соль, крахмал, сода, бутылки с подсолнечным маслом.

По всей кухне лежали плетеные половички, и только возле основного места готовки — кусок цветастого линолеума. В этой части кухня выглядела так, словно здесь занималась стряпней армия слепых поваров. Пол уляпан тестом и усыпан мелкими очистками и крошками, столешница залита масляной лужей, плиту можно смело использовать в рекламе чистящего средства. Понятно, кто наводит в доме идеальную чистоту — определенно, это не Полина Семеновна. Тем не менее, на кухне было по-простому уютно, как бывает там, где больше любят жить для себя, чем производить впечатление на гостей или чему-либо соответствовать — сериал бы в таком интерьере снимать не стали. Весь дом был таким — незатейливо вкусным и удобным для жизни.

Лина увидела в уголке веник с совком на деревянной подставке, вернулась в комнату и собрала остатки пирога с ковра, потом унесла чашки и все остальное со стола на кухню и сложила в раковину. Этим она решила свою благодарность за вкусный обед ограничить, хозяйничать она не любила. Потом подумала, вернулась в комнату, подобрала вышитые тапки-валенки и поставила на полочку в прихожей, чтобы глаза не мозолили.

В конце концов, любопытство пересилило, и Лина поднялась наверх, в спальню.

— Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни, — тихо пела Полина Семеновна, и ее голос эхом отдавался в голове у Лины.

— Тссс, — сказала она, увидев Лину, и добавила шепотом. — Сашенька сегодня капризничает и все время хочет спать. Мы с ним немного сока попили, печеньку съели, книжку почитали.

Лина посмотрела по сторонам, но не увидела ни стаканов, ни книжки, ни упаковки от печенья. Однако к картонным надутым губками пристали самые настоящие крошки. Лина чуть не перекрестилась, хотя никогда не была верующей. Да, чудны открыточные дела!

— Юрий попросил меня остаться пока, — пояснила она на всякий случай, хотя Поля ее ни о чем не спрашивала, только сказала:

— Он заснул. Идемте на кухню, выпьем чаю, я блинов напеку.

Она поправила одеяло над картонным малышом. Лина отвернулась. Интересно, почему Поля не переживает из-за ссоры с мужем? Или это тоже действие открытки?

Они спустились на кухню. Полина вместе с невесть откуда взявшейся кастрюлей извлекла наружу запах свежего теста и поставила на плиту сковородку. Лина уселась на табуретку и наблюдала за ее энергичными движениями.

— Полина Семеновна, а почему вы… — начала спрашивать Лина и замолчала.

— Что? Что вы хотели спросить, Ангелина Анатольевна?

Лина хотела спросить, почему Поля так редко видится с внуком, но вспомнила, что внук, по мнению Полины, сейчас как раз здесь.

— Можно просто Лина. Простите мое любопытство, а дочь не приглашает вас в гости в Германию?

— Приглашает, — вздохнула Поля. — Но знаете, Лина Анатольевна, я боюсь, что буду не помощью, а обузой для дочери. Языка не знаю, ни в магазин сходить, ни сводить куда-то Сашеньку. Да и потом, не всегда у нас с Машей отношения ладились. Все боюсь, что скажет она, мол, когда я была маленькая, у тебя на меня времени не нашлось, а теперь вот захотелось на старости лет с ребеночком повозиться, так вспомнила обо мне.

— Так и говорит? — переспросила Лина.

— Не говорит, но думает. Я ее знаю, она моя родная дочь.

Поля вздохнула. Лина покопалась в ворохе мучивших ее вопросов и выбрала еще один, самый безобидный, на ее взгляд.

— Полина Семеновна, можно вам неожиданный вопрос задать?

— Да, Лина, спросите, конечно.

— Скажите, а почему у вас замки на каждой комнате?

— Вы правда хотите об этом узнать?— улыбнулась Поля.

— Конечно, хочу! Иначе зачем спрашиваю.

— У Юрочки в жизни однажды случилась беда. Собственно, благодаря ей мы и познакомились. Слава одноногому Буратино…

Лина подпрыгнула на табуретке.

— А причем тут Буратино, и почему он одноногий?

— Это семейная тайна, — улыбнулась Поля, наливая лужицу теста в сковородку. — Так вы хотите узнать насчет замков дальше?

— Конечно, — кивнула Лина. — Все, я молчу, как глухонемой партизан.

На сковородке скворчало и пыхало тесто, в открытую форточку утекал блинный дымок, а Полина Семеновна рассказывала свою историю складно и легко, как будто уже много раз перебирала в голове эти фразы, подбирая их друг к другу, как нитки для вышивки.

— Мы с Юрочкой начали встречаться в самой печальной обстановке, какую только можно себе представить. Знаете, Лина, я по профессии — лаборант, всю жизнь проработала в больницах, имела дело как раз с теми баночками и коробочками, что все хотя бы раз в жизни приносят в поликлинику. И вот как-то в молодости мне довелось работать в туберкулезной больнице. Я очень боялась поначалу, беспокоилась, как бы заразу домой не принести. Маша, дочка моя, в первый класс тогда пошла. Но платили там больше, и фрукты давали, и кормили хорошо в столовой, и для пенсии стаж в два раза быстрее идет. Я и согласилась. До этого работала в областной больнице, и там часто сиделкой подрабатывала. У таких, что без сознания или при смерти, я никогда не сидела. Боялась, что человек при мне на тот свет отойдет. Всю жизнь в больницах работала, покойников никогда не пугалась, а страшилась того момента, когда душа тело покидает. Я все больше со старичками да старушками сидела. Бывает, хочет человек, чтобы с его старенькой мамой кто-нибудь посидел, присмотрел, книжку ей почитал, а сестер да нянечек на всех не хватает, да и разные они по характеру, кто доброе слово скажет, а кто и обругает. А еще в гинекологии, кто на сохранении и кому вставать нельзя, тоже присматривала. Муж попросит, а я и рада приглядеть да развлечь. А тут больница туберкулезная. Люди в ней всякие — алкашей много, зэков бывших да бомжей, в те времена их еще в больницы брали. Хотя были и палаты, где одни инженеры лежали. Или женщины интеллигентные, учительницы да врачи. Мне там тоже сиделкой предлагали подработать, но я не шла. Раз туберкулезник не встает, значит, недолго ему осталось. Да и боялась дочке заразу принести. И все я думала, уйти ли мне обратно в областную да со старушками сидеть или нет, но решила остаться.

Поля вздохнула и выловила со сковородки поджаристый блин. У Лины слюнки потекли, хотя желудок еще не пришел в себя после сытного обеда. Поля задумалась о чем-то, размазывала кисточкой по блину масло и улыбалась.

— Почему? — спросила Лина.

— Что почему? — удивилась Поля.

— Почему не ушли обратно в областную больницу?

— Ах да, я не дорассказала. Думала, что денег выходит столько же, как если в областной работать да сиделкой подрабатывать, но времени-то больше свободного. Занимались мы с дочкой, уроки делали, я ее стала в кружки водить, книжки читали, из пластилина лепили. А может, ангел-хранитель мой не дал мне уйти раньше времени. Потом-то я ушла, когда с Юрочкой вместе жить стали. Юра ведь не первый мой муж, и Маше — не отец. Отец-то машкин бросил нас, когда ей и годика не было. Родители мои в деревне жили, я как могла крутилась, никто не помогал. Значит, так и работала я в туберкулезной больнице. И вот приходит однажды ко мне женщина и слезно просит за ее мужем ухаживать. Я отказываюсь, удивляюсь — почему ко мне-то пришли? Дали бы денег сестре или нянечке, она бы о муже и позаботилась. А она мне — мол, нянечки страшные какие-то все, а ей надо, чтобы симпатичная женщина была, и не дура. И глаза, говорит, мои очень ей понравились. Дескать, муж плохо переносит, когда за ним как за беспомощным ухаживают. А вот если придти, поговорить по душам, в шашки сыграть, кроссворд вместе разгадать, да между делом подушку поправить — это другое дело. Долго она плакала, по пятам за мной ходила, хорошие деньги предлагала, а я прямо и не знала, куда деваться. К врачу зашла спросить, а он мне — не жилец этот больной, месяц протянет, максимум два. Правда, форма у него закрытая, незаразная. Думаю, откажусь все-таки. Помрет еще на моих глазах, чего доброго. И тут дернул меня то ли черт, то ли ангел — думаю, зайду, посмотрю одним глазом, что за пациент. Захожу, он один лежит в палате, остальные то ли на процедурах, то ли гулять вышли.

Поля подцепила второй блин, подставила тарелку, та выскользнула из руки и разлетелась по полу мелкими осколками.

— Ну вот! Любимая тарелка, с подсолнухами! У меня больше нет для блинов, остальные или слишком маленькие, или глубокие, — расстроилась Полина. — Придется взять праздничное блюдо. Лина Анатольевна, вы не достанете? Вон там, на верхней полке. Я сама боюсь его брать, вечно все разбиваю, а это памятное, от мамы осталось.

Лина достала тарелку, Поля вздохнула:

— Теперь еще убираться…

— Я уберу, — Лина взяла веник. — А вы лучше дальше рассказывайте. Интересно.

— На чем я остановилась?

— Как вы первый раз к Юрию в палату зашли.

— А, ну да. Так вот, захожу я, а он там лежит один — бледный, худой, небритый. В общем, пациент как пациент, ничего особенного, глаза закрыты, спит вроде. На тумбочке лекарства, минералка, два апельсина лежат. А у него рука одна вся опухшая, видать, капельницу неудачно сделали. Дай, думаю, почищу один, раз пришла. Только закончила, он глаза открывает. Я ему ломтик протягиваю, а он и говорит: «Я как раз лежал и думал, как мне апельсина хочется, а почистить некому. Лежал и заснул, проснулся, а тут ты». Сказал это, смотрит, и улыбается. Я думаю, кокетничает, наверное. Обиделась поначалу, что он ко мне на «ты» сразу, но такая уж у него дурная привычка, он всех женщин моложе восьмидесяти на «ты» называет.

Лина про себя фыркнула. Ну и отношение к женщине. Никакого уважения! Поля, между тем, продолжала:

— Протягиваю я ему еще одну дольку, и ненароком бутылку с водой задеваю. Я всю жизнь была неуклюжая, только в лаборатории тщательно за собой следила, и то огрехи случались, а уж в быту вечно то уроню что-нибудь, то просыплю. Гляжу, как бутылка падает, ну вот думаю, разобьется сейчас, убирать придется. А он уже руку здоровую протянул и бутылку поймал, не глядя, как заранее знал, что я ее сейчас уроню. Пока кормила его апельсином, разговорились. Попросил он меня форточку открыть, а сам кроссворд достал — очень любит их разгадывать. Я к окну подошла, смотрю, а там на ветке птичка сидит. Говорю: «Зяблик… хорошенький какой». А он меня перебивает: «Точно, зяблик! Подходит! Восемь по вертикали, звонкая птица размером с воробья. А как вы узнали, я же еще вслух не прочитал?» Я так и ахнула. И осталась с ним. Очень у нас с ним все совпадало, хоть в цирке выступай. Мне даже денег не надо было, хотя его жена исправно платила. Бывало, зайду я в библиотеку, книгу выбираю для него, увижу, к примеру, Ильфа и Петрова, «Золотой теленок», что-то в сердце екнет. Думаю, возьму, может, настроение ему поднимет. Зайду к нему, он спрашивает: «Ты, Полина, в библиотеку не собираешься? Возьми для меня «Двенадцать стульев» или «Золотого теленка», хочется чего-то веселого». А я смеюсь, протягиваю ему книгу.

Стопка блинчиков на тарелке росла, по кухне гулял аппетитный дымок, Поля продолжала рассказывать.

— Это я потом уже юрину историю узнала. Любил он на сторону гулять, а я была девушка симпатичная, глаза большие, талия тонкая, не то, что сейчас. Жена подумала, может, увидит красивую девушку, захочет с ней роман завести, и это его на ноги поднимет. Юра был военным, дослужился до капитана, а потом с ним случилось несчастье. Они с женой гостили у его матери в деревне. Дом у них был на отшибе, с самого края. А тут уголовники, из колонии сбежали. Красть-то в доме нечего было, да они и не красть собирались. Отсидеться хотели, переночевать и поесть. Их несколько человек здоровых мужиков, и терять им нечего, а он один, без оружия. Жена, по счастью, на день раньше уехала в город, на работу срочно вызвали. А мать его они хотели изнасиловать, он защищать, конечно, бросился. В общем, избили они обоих до полусмерти, а его еще и ножом пырнули. Утром соседка принесла молоко и нашла их. Мать не выжила, умерла через несколько дней в больнице. А он выкарабкался. Но не успел побои залечить, как у него туберкулез нашли. Скорее всего, от них и заразился. Переживал очень, что мать не смог защитить, спасти. Крыша у него маленько поехала…. Он все думал, что нарочно за ним следили, и за мамой его охотились, а он, дурак, не замечал ничего. Разные знаки подозрительные вспоминал. Потом-то прошло это у него, но подозрения по любому поводу остались. За себя он не очень беспокоится, а вот за меня чуть что переживает, одну не пускает никуда. Поэтому и замки у нас везде на дверях. Говорит, и вора, если что, запереть можно, и самим от хулиганов закрыться. А вы говорите, почему замки… Понимаю я его, как же не понимать.

Стопка блинов выросла в высокую горку, как письма на доставку в предпраздничный день. Лина вытерла пот со лба. Она чувствовала себя колобком, который вот-вот поджарится. И снова как камень в воду бросили — пошла по телу тихая дрожь, и на душе теплой лужицой растеклась все та же странная, добродушная зависть. Чему бы тут завидовать, если у человека такая судьба тяжелая? Да и жизнь с ним вместе не сахар — замки кругом, не пускает одну никуда. С одной стороны, если зайти в дом, вдохнуть аромат домашней стряпни, посмотреть, как Поля с Юрой в две руки на стол накрывают, да не обращать внимания на синяк, то покажется, что здесь живет счастье, которое руками можно щупать, как теплую шаль. С другой стороны, чувствам верить нельзя. Надо смотреть в лицо фактам, а факты говорят, что в этой семье не все в порядке.

— А потом он поправился? — спросила Лина.

— За первый месяц, что я с ним сидела, стало ему получше. Пару раз мы с ним в садик прибольничный выходили, гуляли. Жена его стала реже заходить. А потом у него случился кризис. Ночью я проснулась, снился сон мне, что еду я летом в автобусе, и народу полно, и душно-душно, вздохнуть сил нет. А Юрочка мой бежит за автобусом, на улице, один. И я выйти хочу, а люди плотно-плотно стоят, и не пускают меня к нему. Автобус трогается и едет, все быстрее и быстрее, а Юра отстает, и фигурка его стала маленькая-маленькая, а потом он и вовсе из вида пропал. Проснулась, сердце ходуном ходит, пот липкий, противный, как сахарным сиропом облили. Утром на работу пришла, и сразу к Юрочке. Прибегаю, а в палате пустая кровать. Застыла, сдвинуться с места не могла, глазам своим поверить. А мне говорят — в реанимации он. Я на тумбочку смотрю, а там бутылка с минералкой стоит и два апельсина, совсем, как в тот раз, когда мы познакомились. Разозлилась я, бутылку схватила и как разобью об стену! Главврач мне потом устный выговор сделал. Не могла я сдержаться, единственный раз в жизни. Юрочка неделю в реанимации лежал, сам дышать не мог, а я ночами металась, не спала, осунулась и похудела. У нас тогда уже отношения романтическими стали. Я мечтала, что вылечится он, мы сможем и целоваться, и все остальное. Так-то боялся он заразить меня, только за руку держал. А потом мечтала, что он разведется, и мы поженимся, еще ребеночка родим. До встречи с ним я на себе почти что крест поставила. Лет уже за тридцать, хоть и моложе выгляжу, да ребенок на руках, хоть и стройная, симпатичная, и романы с такими заводят, но жениться на других предпочитают. Знала, что жене он часто изменял, но верила почему-то, что на мне женится.

Поля вытерла со щеки слезинку, выключила плиту, уселась за стол, подперла голову рукой и запела:

— Огней так много золотых на улицах Саратова…

— А дальше что? — перебила ее Лина.

— Ну дальше что, смерть у него клиническая была. Чудом откачали. Повезло, врачи хорошие в ту смену дежурили. Да и сочувствовали ему все в отделении, все историю его знали. Стал он потихоньку в себя приходить. Как перевели его в обычную палату, я уж с утра у дверей дежурила, сразу за ним. А он лежит весь такой серый-серый, на себя непохожий, и шепчет: «Если прямо сейчас к маме пойду, она меня простит». Хоть и спасли его от скорой смерти, но стал он угасать по-другому, потихоньку. Книг не читал, кроссвордов больше не разгадывал и даже апельсинов не ел. И как я только его отвлечь ни пыталась! И журналы заграничные ему доставала с голыми девицами, прости господи. И лучшие свои торты-пироги носила. Варежки связала на зиму. А он все повторял: «На том свете лучше, там лучше». Я спрашиваю: «А что там, Юрочка?» Он отвечает: «Не помню, Полечка, помню только, что хорошо там очень». И вот если бы не один случай…

Лина услышала, как поворачивается ключ в замке и перебила Полину вопросом, который хотела задать больше всего.

— Полина Семеновна, откуда у вас синяк под глазом?

— Лина Анатольевна, милая, да у меня кругом синяки.

— Это Юра, да? — заговорщически шепнула Лина.

— Юра? Да, Юра мне их смазывает какой-то мазью и…

Поля хотела договорить, но на кухню вошел Юрий. Лина про себя отметила: так оно и есть — муж ее бьет! А Полина его защищает, как все женщины-жертвы. И трагическая история нисколько его не оправдывает. Эта история — только еще один повод для подозрений. Мало ли, как у него психика повредилась, и что ему мерещится.

— Полечка, ты прости меня, дурака старого. Если ты очень хочешь, так и быть, я с Сашей позанимаюсь. Но в зоопарк не пойду! Пусть в мастерской у меня посидит, я ему кораблик сделаю или машинку там.

— Юрочка!

— Вот, принес, — он протянул сверток.

Полина зашуршала бумагой, Лина разглядела подарок и ахнула — тарелка с подсолнухами! Как раз для блинов, большая и плоская. Лина улыбнулась — приятно на душе стало, словно ей самой неожиданный подарок сделали. И тут же нахмурилась. Решила, что это еще один знак — все мужчины-тираны пытаются заслужить прощение подарками. Стоят на коленях с бриллиантами и золотыми кастрюлями на блюдечке с голубой каемочкой, а через три дня снова рукоприкладствуют.

— Вы пока пейте чай с блинами, а я к Сашеньке поднимусь, — сказала Полина. — Слышите, он заплакал?

Лина с Юрием переглянулись, Поля поспешила наверх.

— Откуда ты узнал? — спросила Лина.

— Что? — удивился Юрий.

— Ну, что она тарелку разобьет? У нас тут тарелка разбилась, похожая, плоская, и тоже с подсолнухами.

— Черт его знает, как это у нас с ней бывает. Зашел в магазин, увидел эту тарелку — и сразу о Поле подумал. Вот и купил. Поверишь, мы с ней двадцать лет с лишком вместе живем, и ни разу не ссорились. Первый раз из-за этой дурацкой открытки. Но она ведь не обиделась, как ты думаешь?

Лина с трудом сдержала желание дать ему совет быть с женой помягче. Пока придумывала ничего не значащий ответ, вернулась Полина с «мальчиком» на руках.

— Сиди, маленький, сейчас бабушка тебе кашки сварит, — она поставила «мальчика» на стул, прислонив к спинке, и всплеснула руками. — А что же вы чай-то не пьете? Блины остынут!

Пока она хлопотала у плиты, повернувшись спиной к столу,  Юра придирчиво рассматривал открытку. Потом взял, обнюхал сверху донизу и попробовал лизнуть нарисованное личико. У Лины в голове закрутилась новая колыбельная, тихий голос печально пел: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок, и ухватит за бочок…»

— Глаза б мои не видели это чудо, — прошептал Юрий. — Не могу я на этот кусок картона смотреть, но и Полю не могу расстраивать. Если бы не она, так бы и порвал в мелкие клочки. Вот чудное желание — убить мальчика, который никогда и не был живым.

— А настоящий внук? — прошептала в ответ Лина.

— Да какой он мне внук, — с раздражением ответил Юра.

— Тут чай будем пить или в комнату пойдем? — спросила Полина.

— Я объявляю голодовку, — сказал Юра и хмуро посмотрел на Полю.

— Голодовку? Юра, но почему? — изумилась Полина.

— Да, почему? — добавила Лина.

— До тех пор, пока, — он замялся, — пока мальчик от нас не уедет, вот.

— Ты хочешь, чтобы он уехал? – у Поли задрожал подбородок.

— Не хочу. Пусть живет. Но пока он тут, крошки в рот не возьму.

— Юрочка, ты заболеешь. Зачем ты так?

— Да ничего мне не сделается. Могу я поголодать, если мне хочется? Врачи говорят, для здоровья полезно.

— Как скажешь, Юрочка, — грустно сказала Полина.

— Блины неси в комнату, угости курьершу.

Лина нахмурилась. Ох, до чего смотреть на это противно! Ну точно, домашний деспот! Чисто волк, пожирающий ягненка! Пиночет семейного масштаба, угнетатель женщин и детей. Еще и шантажирует! Ничего удивительного, что внука в гости не привозят. Разве можно так жену терроризировать? А еще говорит, что ни разу не ссорились. Она у него ходит пришибленная, тише воды ниже травы, возразить ему не может, только «как скажешь, Юрочка», вот ему и кажется, что поводов для ссоры нет. Она раскрыла рот, чтобы высказать все, что думает по этому поводу, но опять вспомнила о наказе Эмиля Евгеньевича, и покорно поплелась за Полей в комнату с чайником в руке.

Юра наливал ей чай, пока жена ушла варить кашку «ребенку», Лина сидела, насупившись, и ломала голову, как помочь бедной Полечке. Она твердо решила, что не уйдет отсюда, пока не придумает, как это сделать. И пока не узнает, кто и зачем прислал эту открытку.

Лина положила себе на тарелку первый тонюсенький блин, украсила его лужицей вишневого варенья, свернула в трубочку и отправила в рот. Божественный вкус заставил на мгновение забыть обо всем на свете. Не успела она дожевать блинчик, как в комнату влетела Поля с «мальчиком» на руках. Ее щеки так раскраснелись, что свекла могла бы позавидовать.

— Юрочка, внук заболел! Смотри, у него сопельки, и лицо побледнело.

Юра отвернулся и сморщился, словно ему под нос подсунули свеженаполненный детский горшок.

— Поля, не выдумывай глупости. Мальчик здоров.

— Надо врача вызвать! Придет ли врач-то, он ведь здесь не прописан, и в детской поликлинике не зарегистрирован. Может скорую, а Юра? Я сейчас температуру померяю.

— Поля, не суетись, оставь ребенка в покое и займись чем-нибудь полезным, ужин, что ли приготовь.

— Юра, как ты можешь такое говорить? Мальчик болен, какой там ужин. Посмотри, у него из носа течет, он весь горит. Это все я виновата! Плохая я бабушка, недоглядела.

Лина вытянула шею и вгляделась в «мальчика». Ексель-моксель! На картонном личике красовались сопли, нарисованные так мастерски, что сразу было видно — это именно сопли, а не грязь к открытке прилипла. Румянец, который она совершенно точно запомнила, пропал со щечек, сохранилось лишь отталкивающее, капризное выражение лица. У нее закружилась голова.

— Юр, ты посмотри, у него правда сопли, — сказала она. — И побледнел, в самом деле.

— И ты туда же? — вскинулся он. — Я понял! Вы обе хотите свести меня с ума. Сейчас вы меня обе будете убеждать, что это настоящий больной мальчик, — он поставил локти на стол и обхватил голову руками.

— Юрочка, я все понимаю, — Поля гладила его по голове. — Ты не хочешь признать Сашеньку своим внуком, но это ведь больной ребенок. Разве ты бы не помог больному маленькому мальчику, пусть даже чужому?

В глазах у нее блестели слезы. Юра встал, стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули чашки и сказал:

— Да! Черт возьми, да! Я сейчас же вызову скорую. А ты иди, уложи ребенка в постель и налей ему чаю.

—  Иду, Юрочка, иду. Ты скажи, что у него температура высокая, а то не приедут.

Юра проводил взглядом мальчика в руках Полины и пробормотал ей вслед:

— Не взлетит ангел над двумя больными.

— Что? — удивилась Лина.

— Ему крыльев не хватит, — Юра поднял вверх указательный палец.

Лина икнула. Едрена-матрена! И этот заговариваться начал! Ну и семейка. Или это все открытка? «Придет серенький волчок, и укусит за бочок, и утащит по лесок, под ракитовый кусток», — пел у нее в голове тихий, невыносимо грустный голос. Она потрясла головой, но голос не утихал.

— Алло, скорая? — Юра звонил по телефону. — Я хочу вызвать психиатрическую бригаду.

«Очень вовремя», — подумала сначала Лина, а потом нервно сглотнула. Ексель-моксель, что же это делается? Бедную женщину упрячут в психушку, в то время, как во всем виновата открытка. Она метнулась к своей сумке и вытащила шарфик. Там, в глубине, под подкладкой, лежит визитка Эмиля Евгеньевича. Он должен это остановить! Психушка — это ведь вопрос жизни и смерти? Или нет? Лина  перебирала взглядом яркие радужные оттенки шарфика, как монах — четки, пока не почувствовала, что обращаться к Эмилю Евгеньевичу пока не стоит.

Пока они ждали скорую, Лина умяла еще четыре блина. Ей нужно было чем-то себя занять, чтобы не вскочить и не начать отговаривать Юрия. Он ходил взад-вперед по комнате, сложив руки на груди, и тихо, едва слышно ругался. Казалось, что комнату снова наполнили сосульки, с каждым его шагом они раскачивались и звенели, задевая друг об друга.

— Ну какие сопли? — накинулся он на Лину. — Ну ты-то что за ерунду несешь, а? Бедная моя Поля…

— Я же тебе сразу сказала, что это все из-за открытки. Доставка особого класса, понимаешь? — вскочила Лина. — У мальчика появились сопли, нарисованные, честное слово. Ты бы сам посмотрел. Это такая открытка, она так работает.

— Уййй, — взвыл Юрий. — Я попрошу врачей, чтобы они тебя забрали в первую очередь.

— Не имеешь права, — вскинулась Лина. — Я тебе не жена, и общественной опасности не представляю. И вообще, я совершенно нормальна.

В последнем она вовсе не была уверена. Впрочем, все люди чуточку сумасшедшие, и заскоки у нее случаются не реже и не чаще, чем у большинства других.

— Тогда пусть меня заберут, — глухо сказал Юрий. — Если сейчас придет врач, скажет мне, что мальчик настоящий, и надо вызвать педиатра, я точно сойду с ума.

— Мальчик не настоящий. А сопли есть, — сочла нужным пояснить Лина.

— Ну как могут быть у картонного мальчика сопли? — завопил Юрий.

Лина испугалась, что Поля услышит.

— Я еще понимаю, дорогущая игрушка из-за границы, у них и роды, и свадьбы, и все, что захочешь, бывает, но картонка?

Спор мог бы продолжаться долго, но тут они оба услышали, как подъехала машина, и вскоре в дверь позвонили.

— Здравствуйте, — на пороге появился маленький седой дядечка со смешной бородкой, похожий на доктора Айболита. В огромной сине-красной куртке неотложки он смотрелся, как посылка из американского интернет-магазина. Они там тоже любят упаковать крохотную коробку в огромный красно-синий пакет, набитый пенопластом или стружкой. Если бы это сравнение пришло Лине в голову в других обстоятельствах, она бы хихикнула.

За Айболитом стоял здоровенный мужик с огромными ручищами, в одном халате, за ним маячила еще какая-то фигура. Когда доктор вошел, Юра попытался закрыть дверь, но в проем просунулась мощная рука.

— Это наши фельдшеры, — пояснил Айболит.

— Фельдшеры не нужны, — ответил Юра. — Ваша пациентка — тихая пожилая женщина.

— Ох, миленький, не знаете вы, какие силы порой просыпаются в тургеневских девушках и старушках-ровесницах революции. Сереженька, Петенька, будьте добры, посидите в машине. Если что, я вас позову.

Толстая ручища громилы-Сереженьки исчезла, Юра поморщился, закрыл дверь на два замка и повел доктора наверх. Лина поспешила следом, но дверь спальни захлопнулась у нее перед носом. Она хмыкнула и, наплевав на приличия, приложила ухо к замочной скважине.

Поначалу разговор был слишком тихим, к тому же противный голос в голове все еще нудел про волчка и бочок, и она не различала слов. Под конец доктор заговорил громче.

— Миленькая, не переживайте. Уверяю вас, с вашим мальчиком все в полном порядке. Постельный режим, много питья, лучше сегодня не кормить. Завтра будет как новенький.

— Ой, спасибо вам, доктор, — причитала Полечка. — А что же вы его даже не послушали? Вдруг хрипы в легких?

— Я врач, мне и так видно. Но если вы настаиваете… Мальчик, вдохни. Так, хорошо, теперь выдохни.

Айболит свою роль разыгрывал как по нотам. Видать, в этих делах у него большой опыт накопился.

— Хрипов нет, обычная простуда. Ну все, поправляйтесь.

Лина на цыпочках прокралась обратно вниз и притаилась в комнате, оставив щелку в двери.

— Интересный, очень интересный случай, — говорил доктор Юре. — У вас на самом деле есть внук?

— Внук у Полины есть, но он живет с родителями в Германии.

— Понятненько, понятненько. А что с глазом у нее? — прищурился доктор.

— Нечастный случай, — Юрий посмотрел в сторону.

— Понятненько. Вообще-то, по-хорошему, никакой необходимости вызывать бригаду не было. Она у вас не буйная, опасности для ее жизни нет, и для жизни окружающих тоже. Могли бы и в поликлинику сводить, к участковому психиатру.

— Так ведь не пойдет она.  Она себя нормальной считает. И потом, она требовала вызвать скорую для мальчика! Что я мог поделать? Было бы лучше, если бы она позвонила сама, и приехал бы педиатр?

— Ну что же, миленький, пожалуй, вы правы. Обстоятельства специфические. Сумку соберете?

— Зачем? — удивился Юра.

— Как зачем, для госпиталиации.

— Полю — в психушку? — грозно зашептал Юра. — Ни за что!

— Тогда чего же вы от нас хотели?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Диагноза, таблеток, уколов. Совета, в конце концов.

— Знаете, миленький, буду с вами откровенен. Один мой хороший коллега сейчас  пишет диссертацию и очень интересуется разными необычными случаями. Он бы наверняка захотел понаблюдать вашу жену. Тем более, что похожий случай уже был.

— Да что вы говорите! — ахнул Юра. — И кто эта несчастная бабушка?

— Я не о бабушке, — пояснил Айболит. — Два таких случая было, когда человек получил открытку и бац! Сходил с ума. Ваш будет третий. Но самое поразительное в этих случаях другое.

Лина вся превратилась в слух.

— Что же? — спросил Юра.

— В предыдущих двух случаях пациенты внезапно вылечивались сами! Вот почему он захотел бы понаблюдать ее в стационаре. Но раз вы не хотите… Вы мне позвоните, если она внезапно излечится? А лучше я сам вам позвоню. Вот мой телефон, а мне запишите ваш, пожалуйста.

— Что же мне теперь-то с ней делать?

— Я вам дам таблетки. Вообще-то их должен выписывать участковый психиатр или невропатолог в поликлинике, но я вам дам. Вот это антидепрессант. Если ее состояние вызвано неврозом, тревогой,  тогда, может быть, ей поможет. А это успокоительное и снотворное, можете дать его жене, когда куда-то уходите, и она почти наверняка проспит это время дома. Будет хорошо, если вы запишете, что и когда ей давали, и как она себя потом чувствовала.

— Спасибо, доктор. Я сейчас, — Юра зашуршал курткой, похоже, полез за кошельком.

— Что вы, миленький, что вы! Это же мой святой долг, — отмахнулся Айболит и распрощался.

Не успела Лина выйти из комнаты, как на нее набросился Юра.

— Ну что, теперь-то мне расскажешь про свою особенную доставку? — он подошел к Лине вплотную.

«Еще чуть-чуть, и возьмет за грудки», — поняла она и попыталась отодвинуться назад.

— Ты что? О чем ты?

— Другие два случая. Им тоже ты открытки отнесла? — он махнул рукой в сторону двора, где отъезжала скорая.

— Я недавно работаю, — призналась Лина. — Это моя первая доставка особого класса.

— Конечно, будешь мне сейчас рассказывать. У тебя начальник есть? Кто он? Дай мне телефон, — потребовал Юра.

— Не дам! По инструкции не положено, — нашлась, что сказать, Лина.

— Ох, смотри, разузнаю я про твою особую доставку… Это же надо, Полю — и в психушку! Представить себе не мог, что доживу до такого.

Он пнул полку для обуви, расшитый валенок свалился на пол. Юрий достал из упаковки таблетку, его руки дрожали.

— Поля, — закричал он. — Иди сюда, прямо сейчас!

Потом обратился к Лине:

— Как думаешь, таблетки ей помогут?

Лина прикусила себе язык. У нее челюсть свело судорогой. Конечно, не помогут! Это же все из-за открытки! Как бы отговорить его ни за что ни про что кормить родную жену психотропными препаратами? Кто знает, какие у них побочные эффекты? Ну почему, почему нельзя дать совет?

— Не знаю. Я не врач, — выдавила из себя она.

Спустилась Поля, ее пухлое личико выражало озабоченность.

— Идем, — он взял жену под руку и повел в комнату, Лина поспешила за ними.

— У Машки ангина третий раз за полгода. Может быть, пора ей вырезать гланды? — сказала Полина.

— Ангина? Разве ей не вырезали гланды еще в школьном возрасте?

— Да, школа. Она пропустила так много занятий, придется пригласить учителя домой. Вдруг она не сможет перейти в следующий класс?

— Конечно, перейдет, Полечка. Мы наймем репетитора.

— У меня голова болит. Я что-то не то говорю, да?

Юра обнял Полину и прижал к себе.

— Поля моя, Поля. Слава одноногому Буратино, что ты у меня есть.

У Лины в животе что-то перевернулось и булькнуло. Блины, что ли? Нет, снова те круги по невидимой воде, от которых щиплет что-то в глубине души, как глаза от лука. Только глаза можно промыть или зажмурить, а как быть с душой? Лина громко кашлянула, напоминая супругам, что они в комнате не одни.

Полина высвободилась из объятий мужа.

— Юра, ну что я говорю, а? Машка давно выросла,  и у нее нет никакой ангины. Я увидела доктора и вспомнила, как она болела. Хороший доктор такой, а Сашенька поправится, с ним все будет в порядке, правда?

— Конечно, Полечка.

Юра повертел в руке таблетку и отправил себе в рот. Лина сжала губы и закатила кверху глаза.

— Тьфу, горькая, гадость, — выплюнул ее он. — Что же делать-то?

Юрий почесал бок. У Лины в голове отозвалось: «Придет серенький волчок…» Он поднял вверх указательный палец и сказал:

— Хочешь согреться, смотри только на солнце.

Он бросился к полке, отодвинул стекло и сгреб в охапку книги. Один за другим тома с пожелтевшими страницами летели в камин, огонь разгорался сильнее, в комнату повалил жар.

— Юрочка, это же твои любимые, до дыр зачитанные, — ахнула Поля.

Когда последняя книга исчезла в огне, Юра выбежал из комнаты и через минуту вернулся с горой резных деревянных фигурок. Лина успела заметить, что работа филигранная.

— Шахматы, два года делал, — у Полины дрожал голос.

Лина скорчила физиономию. Ёперный театр, ну почему Полина молчит! Почему не остановит его, не даст ему пощечину, не выльет на него ведро холодной воды, не накричит, в конце концов?

Юра бегал по дому, бросал  в огонь кассеты, которые горели с едким смрадом, старые открытки, альбомы с марками. Полина с растерянным выражением лица мяла пухлые ладони. Лина пританцовывала на месте, не зная, за что хвататься — то ли за рот, то ли за собственные руки, так хотелось ей вмешаться, но обещание, данное Эмилю Евгеньевичу, все еще было сильнее. Она не могла оторвать глаз от огня, который поглощал вещи, отмеченные печатью чужой любви — те, что много раз рассматривали, перечитывали, бережно хранили. Когда она, наконец, обернулась, то икнула от неожиданности.

Полина стояла перед ней босиком, в одной кружевной комбинации. На левом плече кружева надорвались,  и лямка сползла почти до локтя.

— Полина! Что вы делаете? — ужаснулась Лина.

Поля молча направилась в прихожую. Она повернула один за другим замки и, как была, босиком, вышла во двор. Полная луна ярко освещала ее белую фигуру. Издалека ее можно было принять за привидение. Поля брела босиком по снегу, как по песку теплым летом. Не пробегала дрожь по ее телу, она не ежилась и не пыталась обнять себя руками. Молча, почти бесшумно она бродила кругами по двору, лишь снег изредка хрустел под ее пятками.

Лина бросилась обратно в дом.

— Юра! Юра, там Полина голышом по улице ходит!

Она застыла. Юрий сидел у камина на корточках и одну за другой отправлял в огонь старые фотографии из альбома. Лина узнала на карточке молодую, прелестную Полю и кинулась обратно.

— Поля! Полина Семеновна! Там Юра ваши старые фотографии сжигает!

«Я не советую, я просто информирую», — убеждала себя Лина, но ее все равно никто не слушал. Полина продолжала кружить по двору, как одинокая птица. Ноги ее побелели, в снегу из следов босых ног сложилась непривычная глазу тропинка.

Едрена-матрена! Ну и работа у особенного почтальона! «Увижу этого Эмиля, убью», — пообещала себе Лина. Она металась между двором и комнатой и пыталась хоть что-нибудь сообразить. От Полины к Юре распространялась дикая, лихорадочная волна. У нее пошла кругом голова. А вдруг она сейчас тоже отчебучит что-нибудь эдакое, о чем потом стыдно будет вспомнить? Не успела она подумать об этом, как тело выкинуло фортель. Вместо того, чтобы опять вызвать бригаду или достать визитку Эмиля Евгеньевича, она встала в дверном проеме, набрала полную грудь воздуха и громко, заливисто запела.

— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю.

Полина, услышав колыбельную, затрясла головой.

— Придет серенький волчок, — продолжала Лина во весь голос. — И ухватит за бочок!

Поля, словно загипнотизированная, направилась к дому.

— И утащит во лесок, — Лина запела тише, двигаясь спиной по направлению к комнате. — Под ракитовый кусток.

Полина следовала за ней, как огромная белая мышь за дудочкой крысолова. Юра повернулся, отложил альбом и подошел к Полине. Лина замолчала и отошла в сторону. Сейчас бы накинуть на Полю халат, подтащить ее к огню, растереть ноги и дать ей выпить горячего чаю с коньяком. Но Лина чувствовала, что сейчас должно произойти что-то важное. Юра и Поля неотрывно смотрели друг на друга. Казалось, что между их взглядами вот-вот родится северное сияние.

— Юра, ты должен любить внука, — сказала Поля, голос ее звенел, словно она выступала на параде. —  Должен, понимаешь?

Лина скривилась от резкой боли. В животе заиграли на ледяных клавишах чужие, твердые пальцы. Тело захватил страх, от которого сводило мышцы. «Интересно, колыбельную можно считать советом?» — успела подумать она, и тут во взгляде Юрия что-то резко изменилось. Оцепенение на лице сменилось гримасой гнева.

— Ах ты! — закричал он, поднял руку и бросился на жену.

— Не позволю! — закричала в ответ Лина и заслонила Полину собой, оттолкнув ее назад.

А потом у нее в глазах потемнело.

Первое, что Лина увидела, когда очнулась, — полосатый шарфик. Он вытянулся, как змея, вдоль спинки дивана, на котором она лежала. Голова немилосердно ныла, на лбу лежало что-то холодное.

— Слава богу, очнулась. Я думал, придется опять скорую вызывать, — услышала она голос Юрия.

— Как Полина?

— Хорошо. Нянчится со своим мальчиком наверху.

— Она согрелась?

— Да, она приняла горячую ванну.

— Ты хотел ее ударить. А вместо нее стукнул меня.

— Что? — Юрий подошел и посмотрел сверху на Лину.

— Ты на нее замахнулся! А стукнул меня!

Он ухмыльнулся. Потом засмеялся. Потом принялся хохотать, все громче и громче, пока не согнулся от смеха пополам.

— Ох, — сказал он, вытирая слезы. — Ну и насмешила ты меня! Как могла такая мысль придти тебе в голову?

— Что же тут смешного, когда муж избивает жену, — проворчала Лина. —  Откуда у нее синяк под глазом?

— Я, кажется, уже говорил, — он улыбался. — Она ударилась об шкаф. Что-то доставала из шкафчика на кухне и забыла закрыть дверцу. Потом у нее что-то начало выкипать на плите, она рванулась через всю кухню и вот. Она немного рассеянная, поэтому вечно в синяках ходит. К счастью, под глазом они у нее не так часто появляются.

— Но ты замахнулся! Ты хотел ее ударить!

— Туда посмотри, — показал он пальцем.

Лина приподнялась и с трудом повернула голову. Возле стены стояли два куска полки, той самой, на которой недавно сидел Буратино. На стене остался светлый след и торчали несколько шурупов.

— И что? Ты в ярости сломал полку? Как эти… Ну, драчуны всякие в кино. Ооо, — Лина застонала и выпучила глаза. — Ты сломал полку об мою голову?!

Юрий снова расхохотался.

— Веселая ты женщина, Лина Анатольевна. Не соскучишься с тобой. Я еще и три кирпича об твою железную голову сломал.

— Я сейчас вызову милицию, — Лина попыталась потянуться к сумке, за телефоном.

— Эй, — Юра погрозил ей пальцем. — Не вздумай! Никто тебя не бил, можешь у Поли спросить. Мистика какая-то с полкой. Дерево рассохлось, что ли. В общем, пошла трещина, шурупы выпали, и полка рухнула. Пополам сломалась. Я увидел, как она падает Полечке на голову, ну и хотел ее оттолкнуть. А тут ты…

— Я тебе не верю.

— Знаешь, что? На дворе уже стемнело. Давай-ка я тебе вызову такси и отправлю тебя домой?

— А я никуда не пойду! Я хочу понять, что в этом доме творится. Здесь происходит насилие над женщиной! — Лина сложила на груди руки и задрала нос. — Хоть убей меня, а заявление в милицию я напишу.

— Ого. И что мне сделать, чтобы ты мне поверила? — усмехнулся Юра.

— Расскажи семейную тайну. Про однорукого Буратино.

— Про одноногого, — поправил ее Юра.

— Да хоть про одноглазого.

Юрий исчез из поля ее зрения, но почти сразу же вернулся с деревянной фигуркой в руках.

— Мы его очень бережем, — он вздохнул. — У него нос обломался из-за того, что полка упала. Я его починю, завтра же. Может, и сегодня ночью.

Он передвинул поближе стул и сел напротив Лины.

— Хочешь чаю? Или воды?

— Я хочу про Буратино, — ответила она.

— Сегодня ночью Поля счастлива. Она сидит у постели внука. Странно, правда? У Буратино нос сломан, а она счастлива.

Лину слегка затошнило. Она хотела спросить, зачем он сжег свои книги, но потом подумала, что знать не желает ответа. Так будет лучше для ее душевного здоровья, если от него еще что-то осталось.

— Поля не хочет ехать в Германию, — сказал Юра. — Мечтает побыть с внуком, но не хочет. Машка много раз приглашала приехать хотя бы на пару месяцев, но Полечка отказывается. Говорит, что Машка предлагает из вежливости, а на самом деле, не хочет, чтобы она приезжала. Говорит, что пользы от нее никакой не будет, одни лишние хлопоты.

— Тебя Машка не приглашает?

— Зачем я ей? Чужой, практически, старик. Отца я ей так и не заменил, близки мы не стали. Напоминать, что отнимал у нее в детстве внимание матери?

— А ты бы хотел, чтобы Поля поехала?

Юра в ответ вздохнул.

— Ты ее ревнуешь? — догадалась Лина.

— К кому? — он подскочил на месте.

— К внуку! Ты бы ее не пустил, даже если бы она сама захотела, ведь так?

— Да с чего ты взяла?

— Но ты же смотреть не можешь, как она возится с этой открыткой!

— Блин! Я бы так же на нее смотрел, если бы она села играть в песочнице или надела бы себе кастрюлю на голову! А ты как смотришь, если у родного тебе человека не все в порядке с головой?

— Ой, мне же надо дочкам позвонить, — вспомнила Лина. — Предупредить, что я ночевать не приду.

— Пуф, — выдохнул Юрий. — Ночевать собралась.

— Я же сказала, что не уйду никуда, пока не пойму, что с Полиной все в порядке.

— Звони, — махнул он рукой.

Ирка очень удивилась, что мать впервые за много лет ночует не дома и потребовала познакомить ее «с этим мужчиной». Лина кое-как отшутилась и повесила трубку.

— Расскажешь про Буратино? — она, как могла, изобразила пристальный взгляд, хотя со льдом на голове сделать это было не просто.

— Буратино… Хм, Буратино. Знаешь, я никому не рассказывал эту историю. Может, и стоит кому-то рассказать. Мы с Полей познакомились в больнице, — начал он.

Лина хотела сказать, что знает эту историю, но решила промолчать. Интересно, Юра ее расскажет так же или по-другому? Он, тем временем, продолжал:

— Я был очень сильно болен, чуть на тот свет не отправился. Моя жена… бывшая жена попросила Полечку, которая там, в больнице, работала, посидеть со мной за небольшое вознаграждение. Я сначала противился. Не хотел, чтобы за мной, здоровым мужиком, ухаживали. То есть, здоровым, конечно, я не был, но и сиделки мне не требовалось. Поначалу она пыталась приставить ко мне каких-то жутких нянечек, от одного вида которых сразу хотелось умереть. Терпение мое лопнуло, когда очередная сиделка не пустила меня в туалет и норовила подсунуть утку. Тогда я наотрез отказался от всякой помощи. Хотя кое-какие желания у меня были… Признаюсь тебе, в молодости я был настоящим бабником, да. Ни одной юбки не пропускал. До болезни, конечно. Лежал я в палате и мечтал на женскую красоту хоть одним глазком посмотреть. Врачи в моем отделении — одни мужики, сестры, как на подбор, — крокодилицы на пенсии. Лежал я однажды и мечтал, как войдет в палату красивая девушка, подойдет и просто рядом сядет, молча. Не скажет ничего, и градусник не всучит, и не побежит за судном. Задремал почти, глаза приоткрываю, смотрю — девушка. Симпатичная. Сидит и апельсин чистит, у меня прямо слюнки потекли. Увидела, что я проснулся, и протягивает дольку, тоже молча. И так мне стало хорошо, так спокойно.

«Вот деспот, — подумала Лина. — Подавай ему красавицу, да еще чтобы молча прислуживала. Таким всегда лучшие женщины достаются».

Юрий продолжал:

— Потом чудеса начались. Поля меня чувствовала, как брата-близнеца. Захочется мне утром, к примеру, борща, а она уже к обеду несет. Или журнал, какой я раньше выписывал, ни с того ни с сего возьмет и притащит. Решил я ей как-то подарок сделать, к восьмому марта. Раздобыл кусок дерева, ножик, хотел вырезать розу. А руки сами сделали подсолнух. Она увидела, удивилась: «Откуда ты знаешь? Это мой любимый цветок, но подсолнухов мне еще никогда никто не дарил».  Хорошо нам было, да. А болезнь, между тем, свое брала, тяжелая болезнь. Наступил момент, когда чуть с жизнью не попрощался. Врачи говорят, клиническая смерть. Одной ногой на том свете был. Словами не передать как оно там, на том свете. Словно бы в рай попал — светлый, бескрайний, и непонятно, то ли это я в раю, то ли это я — и есть рай. Не хотел возвращаться. Но вот как дернули обратно. Очнулся, посмотрел вокруг — все серое, бледное, сравнения нет с тем, как оно там. Жить не хотел больше, туда хотел вернуться.

Юра тяжело вздохнул.

— До сих пор вернуться хочешь? — спросила Лина.

— Чего торопиться? Все там будем.

— А Буратино тут причем?

— Подожди, не все рассказал. Болезнь у меня была тяжелая, мало кто вылечивался. А я и не хотел. Поля приходила каждый день. Сядет рядом, принесет что-нибудь вкусное, или книжку какую, молчит и смотрит. Глазища большие, а мне все кажется, что пустые они, словно и нет в них ничего. И я лежу, молчу. Мы с ней как в картину превратились. У меня сил с каждым днем все меньше и меньше становилось. Уже и руки с трудом поднимаю, и рад, когда утку приносят, не могу до туалета дойти, да и все равно мне. Чувствую — недолго осталось. Закрываю глаза — близко тот свет, руку протяни, и ты уже там. Приготовился, значит. Жду, можно сказать, с нетерпением. И вот однажды просыпаюсь я после обеда, а на тумбочке сидит этот самый Буратино, только без одной ноги, и брусок деревянный. Я сразу понял, что это Полечка принесла, ее дочке тогда, кажется, лет семь или восемь было. Ребенок сломал игрушку, что же, бывает. Думаю, надо перед смертью оставить хоть какую память о себе, порадовать девочку. А Буратино, зараза, сложной поделкой оказался. Ноги-то у него на шарнирах, сгибаются и разгибаются! А руки у меня слабые, дрожат, не слушаются. Попробовал одну деталь вырезать, вторую — ерунда выходит. Неровно, и по размеру не то. Мучился, пока от бруска не осталось ничего. Потом плюнул, запихал Буратино кое-как в тумбочку, чтобы глаза не мозолил и забыл. А Поля пропала. День ее нет, второй нет. Я у врача спрашиваю: «Куда девалась?» А он мне: «Работает твоя Поля. А почему не ходит к тебе — не знаю. Если увижу, то спрошу».

Юра улыбнулся, согнул и разогнул деревянную ножку игрушки, которую все еще держал в руке.

— А дальше что? — заелозила на диване от нетерпения Лина.

— Через день приносят мне записку: «Почини Буратино, тогда приду». Ох, разозлился я! Думал, что издевается она надо мной. А на самом деле… лучше и не знать, почему она так сделала.

— Не хотела, чтобы ты при ней коньки отбросил, — сказала Лина.

— А ты как догадалась? Вот даешь! Она решила, что если смогу игрушку починить, значит, на поправку пошел, можно и приходить. А если нет, то, считай, попрощалась со мной. И засел у меня в голове этот дурацкий Буратино. Раздобыл я еще деревяшек. И все перепортил. Потом ребята в палате мне ящик каких-то обрезков притащили. Соскучился я по моей Полине — словами не передать. И вот строгаю один раз деревяшку из последних сил, а перед глазами муть какая-то, рваная пелена, как будто полиэтиленовый мешок на голову надели, чуть не порезался. Вижу — девочка маленькая. То ли заснул, то ли бредил наяву. И Поля моя игрушку ей протягивает — целую, с обеими ногами и говорит: «Это тебе дядя Юра починил. Он хороший, он с нами жить будет». И провалился я, вроде как в сон. А когда проснулся, появилась твердость в руках. Доделал я ножку-то для Буратины. Приладил к туловищу — красота! Сгибается, разгибается. Обрадовался, попросил соседа по палате отнести игрушку. Лежу, слышу, каблучки в коридоре — часто-часто стучат, прямо как сердце у меня. Влетает она в палату, растрепанная, в глазах слезы, и Буратино обнимает. И поплыло у меня все перед глазами, руку протягиваю, а кругом светло-светло, но глаза не слепит, просто чистый, ясный, ровный свет. Тот самый свет, с которым расставаться так не хотел. Понял — все, пришло мое время. Жалко, что Полю не успел обнять напоследок. А потом все исчезло, один только свет остался. А за ним — тьма и провал. Открываю глаза, первая мысль: «Сейчас посмотрю, какой он, рай». И вижу — Полечка сидит. И такая меня затопила радость… понял я, Лина, что нашел свой рай. Тут нашел, на этом свете. А Поля мне и говорит: «Юра, Юрочка, слава богу, ты теперь поправишься!». А я ей говорю: «Нет, Поля. Слава не богу, слава одноногому Буратино!» Так у нас и стала эта фраза семейной поговоркой.

Юра вздохнул, повертел в руках игрушку и добавил:

— Когда Машка выросла, я нашего друга подновил немного, и теперь он у нас вроде как семейный талисман.

— Значит, ты не бьешь жену, — признала Лина.

— Бью! Да я с нее пылинки готов сдувать, Лина, чудная ты женщина! Я, между прочим, с тех пор однолюбом стал. Ни разу Поле не изменял, веришь, нет?

— Верю, — кивнула Лина. — А когда вы поженились?

— Много времени прошло. Лечился я долго, но с того случая быстрее на поправку пошел. Поля мне еще игрушки чинить приносила. Потом я начал тумбочки по палатам ремонтировать. До болезни-то я в армии служил, а после на пенсию отправили, по инвалидности. Потом начал потихоньку мебель делать, увлекся. Этим теперь на жизнь и зарабатываю, мастерская у меня тут, во дворе. Как из больницы вышел, сразу с женой развелся. Расписались мы тихонько с Полей, жили хорошо, только с Машкой не все просто было…

— Не понравился ты ей? — спросила Лина.

— На мать она обиделась, от рук совсем отбилась. Поля все время со мной проводила, особенно когда я лежачий был. А дочь без присмотра целыми днями, на улице бегает. Оценки плохие стали, еле-еле от четверти до четверти дотягивала, кружки все свои забросила и болела часто. Полина мне жаловалась: «Я, мол, плохая мать. Свое счастье ставлю выше дочкиного». Да и я к Машке как-то не привязался. Ну, бегает девчонка, растет, мультики по телевизору смотрит. Я дом строил сам, своими руками, о Полечке заботился, в мастерской много времени проводил, на нее и времени-то не хватало.

Юра задумался, принялся сгибать и разгибать ноги у Буратино.

— Но потом-то все наладилось? — спросила Лина.

— Да, потом как-то само выправилось. Поля попросила, я помогать стал, уроки с Машкой делал. Она школу с медалью закончила, потом институт, а в аспирантуре учиться поехала в Германию. Там потом работу нашла да и замуж вышла за местного, вот, внуку скоро четыре стукнет.

— Юра! Она же… Поля, она … — догадалась Лина, и тут же снова вспомнила про Эмиля Евгеньевича и его условие.

— Она что?

— Да нет, ничего.

— Я уеду, — сказал Юра и посадил Буратино на спинку дивана. — Уйду от нее. И тогда ее дочь в Германию заберет. Знает, что мать нельзя одну оставлять. Поля и в молодости-то была рассеянная, а сейчас может и плиту забыть выключить, и все, что угодно. Там, рядом с настоящим внуком, вся ее душевная болезнь разом пройдет, и она будет счастлива. И дочь родная, думаю, рада будет мать увидеть. Да и прибедняется Поля, что дескать, пользы от нее нет. Готовит-то она отменно! А шьет как, и вяжет!

Лина скривила губы и сморщила нос, изо всех сил заставляя себя молчать.

— Что с тобой? Может, аспирину?

— Нишаго, — проворчала Лина сквозь зубы. — Вше в порядке.

— Устал я. Лягу пойду.

Юра встал, принес Лине плед и укрыл ее.

— Спокойной ночи, курьерша.

— Я почтальон. Спокойной ночи, папа Карло.

Он усмехнулся, выключил свет и вышел из комнаты.

Лина и не думала спать. Она сняла с головы полотенце со льдом, с кряхтением поднялась, нашарила в сумочке мобильник и при его свете достала из-под подкладки визитку Эмиля Евгеньевича — квадратную карточку. Золотые буквы на черном бархате складывались в его имя, над буквами плыли пестрые облака из настоящих перьев, воздушных и чуть желтоватых. Номера телефона на карточке не было. Она тихонько подула на облака, как учил Эмиль Евгеньевич. Ексель-моксель, никогда она не привыкнет к открыточным чудесам, так и будет себя чувствовать идиоткой. Она вздрогнула от неожиданности, когда мобильник тихо зажужжал. «Номер не определен», — сообщал экран телефона. Она нажала кнопку приема и поднесла трубку к уху.

— Лина, здравствуйте, — голос Эмиля Евгеньевича был бодрым, несмотря на позднее время. — У вас что-то случилось?

— Ой как я рада вас слышать! У меня вопрос жизни и смерти, — громким шепотом ответила Лина.

— И в чем же заключается опасность для вашей жизни? — в его голосе не прозвучало ни капли иронии, он был совершенно серьезен.

— Не для моей! Тут у людей рушится семейная жизнь.

— Это происходит едва ли не каждый день в доброй половине семей. Причем здесь я?

— Как причем?! Это же все из-за открытки! Я хочу им помочь.

— Лина Анатольевна, мне кажется, я просил вас не вмешиваться ни во что, помните?

— Так я и не вмешиваюсь! Молчу, как сушеная вобла, стараюсь изо всех сил. Но тут такая история, понимаете… — она хотела рассказать ему все с самого начала, но он ее перебил:

— Послушайте, Лина Анатольевна, если каждый почтальон и скрапбукер мне будет рассказывать истории своих клиентов, я превращусь в телефон доверия. Моей жизни не хватит все выслушать. Я вас прошу только об одном: проявите терпение. Это ваш первый урок — научиться наблюдать и ни во что не вмешиваться. Не научитесь — не получите эту работу.

— Ну хоть скажите, кто прислал им эту открытку?

— Не могу, не имею права.

— А зачем она действует именно так? Какой в этом смысл?

— Вы обратили внимание, какое завтра число, уже почти сегодня?

— Ну, тринадцатое.

— А послезавтра?

— Послезавтра четырнадцатое.

— Это валентинка.

— Что? — Лина поперхнулась и закашлялась. — Я думала, что валентинка — это розовое сердечко с бантиком. У меня старшая дочь раньше весь дом ими обвешивала, а в этом году ей не до того.

— И тем не менее, это валентинка.

— И что за сумасшедший ее сделал?

— Не судите о том, чего до конца не понимаете. Хотите что-то еще спросить?

— Ну, раз меня не убивают, не считая того, что меня треснули полкой по голове, а крах семейной жизни вас не беспокоит, тогда спокойной ночи.

Она втайне надеялась, что Эмиль Евгеньевич начнет расспрашивать ее про голову, но он ответил:

— Спокойной ночи.

Валентинка? Лина до сих пор ушам своим не верила. Какой-то Валентин попался… с приветом. Она долго ворочалась с боку на бок, пыталась найти положение, в котором не болит голова, и убеждала себя, что у нее нет сотрясения мозга. Едва она погрузилась в дремоту, как со стороны кухни раздался душераздирающий вопль, потом грохот, и новый вопль. Лина подскочила, забыв про больную голову, и помчалась на кухню. В дверях она наткнулась на причудливую картину.

Полечка в ночной рубашке стояла на четвереньках посредине белой лужи. Юра доставал из-под нее какие-то осколки и говорил:

— Подожди, не шевелись, сейчас я стекло уберу и помогу тебе встать.

— У нас все разладилось, — подала снизу голос Поля.

У Лины закружилась голова, она прислонилась к стене.

— Что случилось? — она не узнала собственный голос.

— Понимаете, Лина Анатольевна, иногда у Юры ночью бывает изжога. Я всегда это сердцем чувствую и просыпаюсь. Вот и сегодня слышу сквозь дрему, как он постанывает. Думаю, как обычно, принесу ему теплого молока. Пошла, согрела молока, налила в большую кружку, как назло, обожгла палец на правой руке. Намазала его мазью, выключила свет и собиралась возвращаться наверх. Иду, несу в левой руке кружку, и кажется мне, что сзади что-то светится. Оборачиваюсь проверить, выключила ли плиту. И вдруг меня хватает за правую руку что-то ледяное и скользкое. Как щупальце! Я как заору только, кружку уронила и давай вырываться. Подскользнулась и упала. И тут узнаю Юрин голос: «Стой, не шевелись!».

— Господи, — Лина не знала, смеяться ей или плакать. — Юра, зачем ты напугал жену?

Юра помог Поле подняться, усадил ее на табуретку и ответил:

— Я не пугал. Я проснулся, ее нет. Думаю — вдруг опять пошла по двору в ночнушке гулять? Открыл окно, выглянул. А на карнизе снег лежит, искрится в свете луны, красиво так. Взял и снежок слепил, не знаю, зачем. Кинул в забор, потом еще один, и еще. И как-то полегче мне стало на душе, только руки замерзли. Решил вниз спуститься, чаю горячего выпить. Иду, мокрые руки отряхиваю, вижу в темноте очертания фигуры. Думаю, наверное Поля мне молоко несет. Значит, кружка должна быть в правой руке. Ну и хватаю за правую руку, чтобы она от неожиданности кружку не уронила. Как я мог подумать, что она мою ладонь примет за щупальце? Холодная, конечно, и мокрая…

Лина не удержалась и хихикнула. Поля подняла голову и с грустью посмотрела на нее и совсем по-детски сказала:

— Я хочу прежнего Юру…

— Что ты имеешь ввиду? — удивился тот. — Чем я тебе не прежний?

— За все предыдущие годы ты не дал мне разбить ни одной посудины! Я их, конечно, била, но только когда тебя не было дома.

— Поля моя, Поля, — он обнял ее за плечи. — Иди-ка ты спать, а утром все наладится.

Лина хлопнула себя по лбу. Ей пришла в голову такая неприятная мысль, что она поспешила удалиться, только бы не видеть Юру с Полей.

— Это я виновата. Не надо было вмешиваться. Едрена-матрена, что же я наделала, — бормотала она, ворочаясь с боку на бок.

Лина заснула, когда начало светать. Разбудили ее громкие рыдания. Поначалу, сквозь сон, Лине казалось, что плачет ребенок. Она ворочалась с боку на бок, охала, вздыхала, но никак не могла вырваться из тяжелого сна после беспокойной ночи. Когда она, наконец, очнулась, рыдания стали громче. Она с трудом поднялась, подошла к зеркалу и вздрогнула. Едрена-матрена, ну и рожа! Тушь размазалась, на лбу — шишка, физиономия опухла, хороша почтальонша особого класса! Слава богу, что сегодня воскресенье, и не надо являться на работу с подписью на лице: «Вчера я участвовала в пьянке и драке». Она побрела на кухню и обнаружила там Полечку, которая навзрыд плакала, съежившись на табуретке и уткнувшись красным носом в грязный носовой платок.

— Что с вами, Поля? — как можно участливее спросила Лина.

Полина оторвалась от платка, посмотрела на Лину, протянула к ее лбу руку, сказала: «Ой» и заревела еще сильнее.

— Фу ты, ексель-моксель, неужели я такая бармалеиха с этой шишкой, что меня теперь и взрослые женщины пугаются? — проворчала Лина и пошла искать ванную.

Она смыла остатки косметики, причесалась, нашла у хозяйки на полочке тональный крем и попыталась замазать шишку. Куда там, попробуй, замаскируй Эверест. Пока размазывала крем, расхохоталась: хорошая теперь из них с Полей и ее фингалом парочка!

Лина вернулась на кухню, поставила чайник, намочила под краном полотенце и принялась вытирать Поле лицо. Потом нашла аптечку и накапала ей валерьянки. Когда Полечку перестало трясти от рыданий, Лина наконец-то узнала, в чем дело.

— Он пррроппппал, — дрожащим голосом жаловалась она. — Внучек мой, Сашенька, исчез. Утром встаю, а его в кроватке нет. Вниз спускаюсь, окно открыто, сквозняк. Наверное, пролез через решетку и убежал.

— А, внучек, — Лина успокоилась. — Да найдется, чего уж там. А Юра где?

— Как где? — удивилась Поля. — Юра пошел его искать.

— Знаете что, Полина Семеновна? Вы сейчас успокоитесь и сделаете мне что-нибудь на завтрак, хорошо? Есть хочу, просто умираю. А вы мне дайте телефон Юры, у него же есть мобильник?

Пока Полина хлопотала у плиты, Лина закрылась в комнате и набрала номер. Некоторое время она слушала гудки, потом опомнилась и нажала кнопку отбоя. Что она делает? Хочет сказать: «Верни мальчика», но это будет совет, а Эмиль Евгеньевич настаивал, чтобы она проявила терпение. Поломав голову, она отправила сообщение: «Ты унес мальчика? Лина». Она надеялась, что Юре не пришло в голову выкинуть или сжечь открытку, и радовалась, что Поля не догадалась написать заявление в милицию.

Завтрак прошел в глухом молчании. Поля напекла аппетитную горку сырников, а у Лины проснулся зверский аппетит. Она поливала сырники по очереди то клубничным, то смородиновым, то вишневым вареньем, и они исчезали у нее во рту один за другим. Она сосредоточенно жевала, а Поля прихлебывала чай и тихонько причитала:

— Как он там, бедный мой внучек. Сашенька, больной, простуженный, совсем один, на улице. Деточка моя, я себе этого ни за что не прощу. Не прощу…

Лине нестерпимо захотелось как следует ее стукнуть. Только обещание Эмилю Евгеньевичу заставляло ее держать себя в руках. Чтобы промолчать, она запихала в рот еще один сырник целиком и теперь с трудом пыталась его прожевать. Жевала и слушала, как в голове крутится знакомая откуда-то песня со странными словами: «Ложкой снег мешая, ночь идет большая, что же ты, глупышка, не спишь?» Ексель-моксель! Она подпрыгнула. Это же колыбельная из мультфильма про Умку! Сколько раз она смотрела ее по телевизору с дочками, когда они были маленькими.

— Полечка! Дорогая моя! — воскликнула Лина. — Я вас уверяю, ваш драгоценный мальчик найдется в самое ближайшее время! Я точно знаю, я же особенный почтальон.

— Вы правда так думаете? — Поля посмотрела на нее с надеждой. — Вы такая хорошая женщина, Лина Анатольевна.

Лина покраснела, залпом выпила остатки чая и тихонько вышла в коридор, пока Поля убирала чашки. Она чуть не ойкнула, когда наткнулась в прихожей на Юру, который умудрился проникнуть в дом бесшумно. Рядом с ним стоял молодой парень в очках, мало похожий на врача. Психолог? Парень поставил на пол большую сумку. «Спят твои соседи, белые медведи, спи скорей и ты, малыш», — занудствовал голос в голове. «Заткнись», — сказала ему мысленно Лина. Как ни странно, это подействовало.

— Зачем ты унес мальчика? — накинулась она на Юру. — Она все утро плачет, места себе не находит.

— Ну не могу я на него смотреть! Меня прямо сплющивает всего, никогда в жизни так ужасно себя не чувствовал, даже в реанимации, когда чуть не помер. Этот картонный мальчик ест меня глазами. Смотрю на него, и меня будто в мясорубку засасывает.

Лина икнула и показала на парня:

— А это кто?

— Я привел настоящего внука, — Юра поднял вверх указательный палец.

Лина снова икнула. Она тут с ними заикаться скоро начнет.

— Ты нашел его? Юрочка, ты нашел его? — на звук голосов в прихожую ворвалась Поля.

— Андрей, иди пока в комнату, приготовь все, — показал рукой Юра.

Парень кивнул, подхватил сумку и вышел. Юра достал из-за пазухи «мальчика» и протянул Поле.

— Смотри, он совсем здоров.

Лина заглянула в лицо «мальчику». На щечках играл морозный румянец, какой мог бы быть у живого мальчика после прогулки на свежем воздухе, в открытых голубых глазах по-прежнему читалось капризное выражение, но сегодня он уже не казался Лине таким противным, как вчера. Что-то изменилось, едва уловимое, и «мальчика» почему-то стало жаль. Не так, как бывает жалко больного ребенка, а как жаль старую игрушку, когда относишь ее на помойку.

— Сашенька! — голос Поли звенел радостно, словно она сама была маленькой девочкой. — Идем, внучек, бабушка тебя сырничком угостит.

— Ты теперь у нас поселишься? — иронически спросил Юра Лину, когда Поля ушла.

— Я скоро пойду домой. А кто это в комнате?

— Пошли, — он подтолкнул ее к двери. — Сиди в уголке и не показывайся в камеру.

— В какую камеру? – не поняла Лина.

В комнате на столе появился ноутбук, парень сидел за клавиатурой. На экране отражалась его собственная физиономия, почти как в зеркале, точнее, в кривом зеркале — она казалась чуть более выпуклой и круглой, чем была на самом деле.

— Ну как, готов?

— Да, можно звонить, — ответил парень.

— Туда, — показал Юра Лине рукой.

Лина с ногами забралась на кресло возле камина и спряталась за спинкой. Оттуда хорошо было видно экран. Из ноутбука раздалась веселая мелодия, потом на экране показалась молодая женщина, знакомая Лине по фотографии, и женский голос ясно произнес:

— Дядя Юра? Наконец-то вы с мамой решили подключиться к скайпу! А я вам давно говорила.

— Маш, как вы там?

— У нас все хорошо. Хочешь на внука посмотреть? Сашенька, иди сюда, посмотри на дедушку, — крикнула она и добавила что-то по-немецки.

Юра скривился, но промолчал. Только шепнул парню:

— Посиди на кухне, а? Чаю там выпей, съешь, чего найдешь. У нас тут личный разговор.

Парень послушно вышел.

— Смотри, какие мы большие, — Маша на экране взяла на руки прехорошенького белокурого мальчика, ничего общего не имевшего со своим надутым и капризным картонным «заменителем», — показала ему экран и сказала что-то по-немецки.

«Грех не любить такого внука», — думала Лина, вытягивая шею со своего места. — «Я бы такого признала своим, даже если бы он был соседским, не то что сыном приемной дочери».

— Маш, у нас тут ерунда какая-то происходит. Мама твоя не совсем здорова, — сказал Юра.

— А что с ней? — забеспокоилась Маша.

— Ты лучше сама у нее спроси, я сейчас ее позову.

Юра вышел, женщина на экране усадила ребенка за стол, дала ему лист бумаги и карандаши.

Поля вошла в комнату, прижимая к себе картонного «мальчика», Юра усадил ее перед компьютером. Маша нахмурилась:

— Мама, что у тебя с лицом?

— Ничего, это я об шкаф ударилась. Ты же знаешь, я такая рассеянная, — смущенно улыбнулась Полечка. — Ой, Юра, там правда Машка?

— Правда, Поля, это видеосвязь такая, по компьютеру. А посмотри-ка, кто там, рядом с Машей?

Поля некоторое время вглядывалась в экран, закусив губу. Потом поставила себе на колено картонного «мальчика» и сказала:

— Сашенька, посмотри туда. Кто там? Это Сашенька там, твоя мама его на камеру снимала, видишь?

— Что это за кукла вуду? — Маша на той стороне с изумлением вглядывалась в экран. — Господи, что у вас там происходит?

«Спят твои соседи, белые медведи, спи скорей и ты, малыш», — назойливый голос в голове у Лины заглушал разговор, и она снова мысленно приказала ему замолчать.

— Какая кукла? Что ты, девочка, это же Сашенька, твой сын, — Поля погладила «мальчика» по голове.

— Мама! Господи, мама, что с тобой? — быстро говорила Маша. — Это скайп, такая программа, видишь, в компьютере видеокамера? А сигнал передается по интернету. Сашенька тут, в Германии. А у тебя там — дурацкая кукла!

Поля замолчала. Она переводила взгляд с картонной куклы на экран, где ребенок сосредоточенно водил карандашом по бумаге, на лице у нее отражалось недоумение. Юрий тихо стоял за спиной у Поли, холодный и неподвижный, как снеговик. Лина ерзала на месте, зажав рот рукой. Ну почему, почему он молчит? Вот сейчас, когда у нее появились сомнения, он должен ее подтолкнуть, должен переубедить — разве нет? Ему-то никто не запрещал давать советы. Поля заговорила:

— Маша, девочка, прости меня, пожалуйста. Я когда-нибудь просила у тебя прощения?

— Ну что ты, мам. За что мне тебя прощать.

— Я не должна была тебя одну оставлять. Я плохая мать. Сколько лет я не обращала на тебя внимания, не занималась с тобой? Два года, три? Я даже точно не помню. Сколько раз ты болела ангиной во втором классе? Это все из-за меня, я совсем не следила за тобой.

— Мам, ну зачем об этом сейчас? Столько лет прошло, я давно выросла. Со мной все в порядке.

— Но со мной не все в порядке, — Поля всхлипнула, из ее глаз потекли слезы. — Я не могу быть с Сашенькой. Я его не заслужила, я не смогу быть хорошей бабушкой. Я не достойна иметь настоящего внука.

Лина удовлетворенно отметила про себя, что ожидала чего-то вроде этих слов. Именно об этом она подумала вчера, когда Юра рассказывал ей про Буратино. Поля обняла картонного «мальчика» и принялась его укачивать, напевая:

— Ложкой снег мешая, ночь идет большая, что же ты, глупышка, не спишь…

Юра по-прежнему не шевелился. Замерла и Маша где-то далеко в Германии, прижав руки к груди. Лине показалось, что она слышит, как скрипит на бумаге карандаш. А может быть, это гудел компьютер.

— Сашенька, — дрожащим голосом сказала Поля. — А что за картинку ты рисовал тогда, когда мама снимала тебя на камеру? Что ты нарисовал там, внучек?

Она заглядывала в лицо картонному «мальчику», но его нарисованные глаза лишь бессмысленно таращились в ответ.

— Мама, вот что он нарисовал, — подала голос Маша и поднесла к камере картинку.

Лина прищурилась, пытаясь разглядеть рисунок.

— Паровоз! — сказала Поля. — Сашенька паровоз нарисовал! Маш, а помнишь, ты в детстве тоже очень любила паровозы рисовать? Я помню, классе в третьем вам учительница дала задание нарисовать любимое животное, и ты нарисовала паровоз. Помнишь?

— Не помню, мама, — Маша смотрела обеспокоенно. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Поля рассмеялась.

— Вот и учительница то же самое про тебя спросила. Мы с ней вместе тебя спрашиваем: «Маша, а где животное?», а ты отвечаешь: «В паровозе!» Я сразу поняла. Ты очень любила песенку «Мы едем, едем, едем в далекие края». А мы с тобой на дачу ездили на электричке, и брали с собой кошку в корзинке. Ты ехала, в окошко смотрела и пела, «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, мы везем с собой кота». Неужели не помнишь? Мы так смеялись с учительницей.

— Теперь вспомнила, — Маша натянуто улыбнулась.

— А как ты кидала в прохожих бумажные бомбочки с балкона, помнишь? Я прихожу с работы, а под нашими окнами тротуар как снегом усыпан.

— Мам, ну чего теперь вспоминать.

— Пусть вспоминает, — неожиданно подал голос Юра.

— Я до сих пор храню куклу, которую ты для меня сшила в первом классе на уроке труда. С квадратной головой, глазами из пуговиц и торчащими во все стороны нитками. Ты сказала, что это Страшила, и ты подарила ему мозги, а потом из его головы выпал грецкий орешек. И я помню красные туфельки, которые ты брала на смену в школу. Однажды ты забыла их в трамвае и проревела целый вечер, а утром я сходила в трамвайное депо, и нам их вернули. Я помню твое любимое летнее платье, желтое, с корабликами, и куклу Дашу, ты просила меня связать для нее беретку, а я так и не нашла времени. Я помню наизусть стишки, которые ты рассказывала деду Морозу, и как ты почему-то всегда писала «молоко» через «А» и говорила, что так вкуснее. И твой розовый ранец с утенком, и детские часы с дельфином. А еще твою коллекцию календариков с городами, и синюю коробку от конфет «Птичье молоко», в которой ты хранила карандаши.

— Мама, я, — Маша достала носовой платок и шумно сморкнулась. — Мам, я не думала, что ты помнишь так много. Такие мелочи… я думала, ты совсем не замечала меня, а ты, оказывается, все помнишь.

— И ты хотела от меня это услышать? — Поля придвинулась к экрану.

— Конечно, мам. Чего-то в этом роде… Мам, смотри, это твой внук. Он нарисовал паровоз. Он здесь, со мной. Скажи ему что-нибудь? Не хочешь?

Поля молчала. К Лине вернулось вчерашнее ощущение — дрожит что-то глубоко внутри, словно круги по воде пошли. Маша о чем-то попросила мальчика по-немецки. Тот запрокинул голову и заразительно, как только дети умеют, расхохотался от удовольствия, а потом ответил короткой фразой.

— Я спросила, что бы он хотел сказать бабушке, а он ответил: «Скажи ей, что я люблю ее и дедушку», — перевела Маша.

— Люблю дедушку, — повторил мальчик почти без акцента.

Юра, стоявший за спиной у Поли вздрогнул. Его глаза подозрительно блестели.

— Мам, твой внук здесь. Выкинь эту дрянь, а? — со слезами на глазах попросила Маша.

Поля переводила взгляд с картонного «мальчика» на белокурого ангелочка на экране, а потом оглянулась на Юру.

— Юрочка, поцелуй внука? — она сунула ему в руки картонку.

Юра закатил глаза и уставился на потолок. Потом наклонился и шепотом, чтобы не слышно было там, в Германии, сказал Поле на ухо:

— Поля, я не люблю Сашу. Это не мой внук.

— Юра, тебе не надо его любить. Просто поцелуй его.

— Поля, что ж ты меня, совсем за дурака старого держишь? Помыкаешь мной, как хочешь…

Лина нахмурилась. Она ждала, что Поля сейчас будет его упрашивать, может быть, даже умолять. Но она молчала, и ее присутствие сделалось незримым, словно из общей напряженной атмосферы вдруг исчезли ее чувства. Казалось, что во всем мире сейчас остались двое: Юра и мальчик-открытка. Нет, Лина ошиблась. Осталось трое.

— Люблю дедушку, — снова раздался детский голос.

— Я сам как одноногий Буратино, — сказал Юра, обращаясь непонятно к кому. — Инвалид я. Поэтому у меня и детей своих нет. Я могу любить только Полю. Я не умею говорить о своих чувствах. Просто… рядом с ней я как в раю. Я ведь был там однажды, пусть одной ногой. И рядом с ней я чувствую, что одна моя нога — все еще там. Просыпаюсь утром в кровати, нахожу ее руку, держу и жду, пока светло на душе станет, и тогда встаю. Светло… светло-то как, Полечка! И держаться не за что…

Юра неуклюже ощупал пространство перед собой руками, как слепой, и медленно опустился на пол.  Картонный мальчик выпал у него из рук, он схватился за грудь.

— Юра… ты что это задумал? — спросила.

— Светло… ой светло, дышать только тяжко, — Юрино дыхание стало громким, сбивчивым. — Поля, ты не уходи.

Полина испуганно посмотрела по сторонам, потом опустилась на колени и взяла Юру за руку.

— Я не уйду, Юрочка.

У Лины нестерпимо заныло и задрожало что-то в груди. Тихий нежный голос в голове принялся успокаивать ее, боль растворялась в знакомых словах:

«Мы плывем на льдине, как на бригантине, по седым суровым морям…»

Мальчик на экране снова взял в руки карандаш. Маша приподнялась и что-то закричала, но звук почему-то пропал.

— Поля, а я ведь помираю… светло кругом, как на том свете, — сказал Юра слабым голосом.

Полина побледнела, у нее дрожал подбородок, по щекам текли слезы. Она шумно всхлипнула и уткнулась лбом в юрину руку.

— Полечка, а свет-то, свет оттуда идет, — Юра попытался отнять у нее руку, но у него не хватило сил.

— Откуда, Юрочка? — спросила Поля, оглядываясь вокруг. — Если только…

Она схватила «мальчика», и попыталась сунуть Юре в ладонь, но тот не смог его удержать. Тогда она поднесла его к юриному лицу и спросила:

— Светло, Юра?

Ответа Юры Лина не расслышала, перед глазами у нее все поплыло, и она отчаянно затрясла головой. Когда зрение прояснилось, она увидела, как Юра целует картонного мальчика в нарисованную щеку. И тут же пространство изменилось. Вчерашние круги на воде стали барашками волн, и одновременно отпустила дрожь внутри, превратившись в ясное течение. Лина качалась на теплых волнах, по сердцу растеклась сладость, заполняя потаенные уголки сознания, которые откликались приятным покалыванием. Так бывает, когда разминаешь затекшую ногу.

— Тьфу, вот стыд-то… — махнул рукой в сердцах Юра. — Здоровый мужик, а целуюсь с какой-то картонкой.

В его голосе не осталось и тени слабости.

— Мам, дядь Юр, где вы? Я не слышу! С вами там все в порядке? — донесся, наконец-то, голос из компьютера.

Юра неожиданно легко поднялся, бросил «мальчика» на стол, покачал головой и добавил:

— Дурак. Ой, какой же я дурак, Машка! Ничего я про нас с тобой раньше не понимал.

— Дядь Юр, а я ведь тоже кое-что помню, — отозвалась Маша. — Как ты научил меня задачки решать по математике, и как водил в шахматный кружок. И как ты на даче мне сделал избушку как у бабы Яги, мне все дети в поселке завидовали, а я за вход брала конфеты, по две штуки с человека.

— Машка, Машка. Что же нам делать с твоей мамой?

Поля подобрала картонного «мальчика». Все уставились на нее — и Маша, и Юра, и Лина, и настоящий внук.

— Мам, — позвала с экрана Маша. — Раз мы так неожиданно увиделись, я вам хочу кое-что сказать. Точнее, показать.

Маша поднялась, повернулась боком к экрану, и все увидели ее выпуклый круглый животик.

— У тебя скоро будет внучка. И у тебя тоже, дядь Юр, чего бы там ни говорил.

— Ой, — Полина расплылась в улыбке, на щеках ее заиграл задорный румянец. — Внук и внучка, здорово-то как! Поздравляю, Машенька!

— Мам, а ты сможешь приехать? — затараторила Маша. — На первое время, помочь? Тяжело мне будет с двумя справляться, няни здесь дорогие, и садики хорошие тоже. Дядь Юра, ты тоже как-нибудь приезжай. Не к новорожденному, конечно, а через полгодика. Научишь Сашку кораблики стругать. Сын русский язык совсем забыл, ему почаще надо родную речь слышать.

— Конечно, приеду. Ох, что-то жарко стало, — Поля принялась обмахивать себя открыткой, как веером.

— Ой, а я так боялась, что ты опять откажешься, что даже не хотела тебе говорить.

— Она приедет, я обещаю. Я сказал, как отрезал, — вставил Юра.

— Сашенька-то как вырос! — восхитилась Поля. — Маша, на тебя стал похож. Внучек, любимый.

— Поля, а вот это что? — осторожно спросил Юра, показывая на открытку.

— Это? Открытка. Забавная, правда? Почтальонша вчера принесла.

Лина подумала, что если в мире существуют антисосульки, то сейчас эта комната забита ими под завязку. И сердце у нее лопнет прямо сейчас, потому что не может вместить в себя столько чувств.

Когда сеанс связи окончился, и парень с ноутбуком ушел, засобиралась и Лина.

— У нас теперь новый талисман, — сказала Поля Юре. — Мне сказали, что волшебная открытка исполняет желания. Но когда я ее заказывала, я не думала, что она подействует так быстро!  Неужели я скоро увижу внука? Прямо не верится!

Юра закашлялся.

— Ты? Ты ее заказала сама? Где? — выдавил из себя он.

— Я не скажу. Меня просили не говорить. Правда, она здорово работает?

— Здоровее некуда, — пробормотал он. — Полечка, я тебя умоляю, если решишь заказать еще одну — предупреди меня, пожалуйста.

За чаем «на дорожку» Поля умудрилась на глазах у Юры разбить два блюдца и украсить ковер чайным пятном чуть меньше Тихого океана. Лине каждый раз сквозь землю хотелось провалиться — это ж надо было разрушить такую чудную гармонию! Вот дурында, и благие намерения тут — не оправдание. Эмиль Евгеньевич был прав — нельзя вмешиваться.

И все же домой Лина летела как на крыльях, а за ней летел и развевался, как флаг победы, яркий полосатый шарфик. Наконец-то она все поняла. Ну, или почти все. Зачем нужна валентинка? Конечно, чтобы признаваться в любви! Ексель-моксель, работа особенного почтальона — это что-то!

Дверь ей открыла Ирка и сразу ахнула.

— Мама! Что у тебя на лбу? Твой мужчина, он тебя ударил? Ты должна написать заявление, в милицию….

Лина расхохоталась.

— Ир, ну какой мужчина? Меня старая подруга заманила в гости, она далеко живет, в коттеджном поселке, оттуда транспорт вечером не ходит. Пошла вечером прогуляться, поскользнулась и ударилась об крыльцо.

— Тебя не тошнит? Голова не кружится? — суетилась Ирка. — Пойду, пятак поищу.

Лина поначалу хотела пойти к Эмилю Евгеньевичу, когда сойдет синяк, но потом передумала и отправилась на следующий же день. Главный по открыткам внимательно, как всегда, выслушал ее отчет. Она всё хотела сказать самое важное, но никак не решалась.

— За первое задание мы денег не платим, — сказал он, когда Лина закончила рассказ. — Но кое-что вы получите.

Лина хотела сразу заявить, что никаких поощрений она не достойна, но любопытно стало — что же ей хотят вручить?

— Вы можете заказать у нас одну открытку, любую. Хотите, со счастливыми случаями, как в тот раз, хотите — будете с нашей открыткой везде без очереди проходить, а хотите, можно сделать «вдохновлялку» для любого дела. Сможете, к примеру, торты печь, как заправский кондитер, и на выставку носить.

Ексель-моксель! У Лины дух захватило от такого предложения. Какие там торты!

— Можно и такую, чтобы экзамены точно сдать? И в институт поступить?

— Можно, — рассмеялся Эмиль Евгеньевич.

Лина долго охала, вздыхала и что-то бормотала про себя. Главный по открыткам терпеливо ждал. В конце концов, она выпалила:

— Мне нужна открытка, чтобы жить душа в душу!

— А с кем вы хотите душа в душу жить? — очень серьезно спросил он.

— Эмиль Евгеньевич, — вздохнула Лина, — я хочу признаться, что один раз все-таки вмешалась, куда не следовало. Даже если вы меня уволите, я хочу это исправить.

— Рассказывайте.

Лина постаралась в красках разрисовать, как слаженно жили Юра и Поля до ее появления, не просто душа в душу, а можно сказать, как левая и правая рука.

— Юра и Поля — как веник с совком! — торжественно закончила она.

— Ну и что?

— А тут я своей головой все им испортила.

И она рассказала, как защищала Полю от Юры. Эмиль Евгеньевич от души рассмеялся.

— Что вы смеетесь? У них теперь что-то нарушилось. Они ночью на кухне друг друга чуть не убили случайно. А потом еще два блюдца разбили и ковер испортили.

— Лина Анатольевна, вы меня насмешили. Увольнять вас я, пожалуй, не буду. К тому же, вы и так понесли заслуженное наказание, — он показал на синяк.

— А открытка? — с надеждой спросила Лина.

— Будет вам открытка.

Обещанную карточка Лина получила от Эмиля Евгеньевича спустя три дня. Карточка была без конверта, и она долго ее разглядывала. Цвета причудливо перетекали друг в друга, из белого — в оранжевый, дальше в красный и ярко-розовый. В правом уголке снизу светилось круглое зеркальце, а слева от него — непонятная надпись латинскими буквами, причем одно слово — вверх ногами. Сзади зеркальца было вышито сердце, а по нижнему краю тянулись кружева в таких же переливчатых тонах. Левый верхний угол украшали несколько простых пуговиц, белых и прозрачных, а сверху буквы складывались в слово: «SONNET». Интересно, почему в этой открытке нет музыки? Она совсем ничего не слышит.

Лина помчалась по знакомому адресу, чувствуя себя дедом Морозом и святым Валентином одновременно. Дверь ей открыл Юра, на ногах у него красовались вышитые тапко-валенки.

— Лина Анатольевна! — он кинулся ей навстречу и заключил в крепкие объятия. — Давай, заходи, дорогая.

— Едрена-матрена, ты чего это делаешь, баобаб старый, — вырывалась Лина.

— Да я ж тебе рад!

Не успела Лина пройти в комнату, как на столе выстроились тарелки с пирожками и пряниками, вазочки с вареньем и новые красивые чашки. Рядом с креслом у камина появился небольшой столик, на котором стоял компьютер.

— Вот, осваиваю, — пояснил Юра. — Машка билет Поле купила, на два месяца. Поедем скоро визу делать. Как без нее проживу столько, ума не приложу. Но для техники расстояний не существует! Будем с ней по видеосвязи разговаривать, как президенты.

— О! Ты и полку новую повесил!

— А то как же!

На полке между окнами теперь жили трое. В центре сидел на своей кружевной салфеточке Буратино с новеньким носом, слева от него — фотография внука в деревянной рамочке, а справа стоял знакомый картонный «мальчик», хорошенький и улыбающийся, с веснушками на носу.

— Мне иногда кажется, что это три половинки одного мальчика, — к Лине подошел Юра.

— Три половинки? — переспросила Лина.

— Три половинки, — кивнул он, и они рассмеялись.

Когда все уселись за стол, Поля собралась раскладывать пирожки по тарелкам.

— Подождите! — сказала Лина и достала новую валентинку. — Хочу вам показать одну открытку…

— Что, опять? — Юра закатил глаза.

— Это хорошая открытка. Я хочу исправить то, что у вас тут испортила.

Она протянула им карточку, Юра схватил ее первым.

— Дайте-ка я посмотрю. О! Никак это моя бывшая жена? Можно, я ее поцелую?

Лина икнула и уронила на тарелку пирожок.

— Да пошутил я, пошутил, — рассмеялся Юра. — А как эта штука работает?

Лина хотела сказать, что как раз про это она и забыла спросить, но тут, наконец, услышала свою внутреннюю музыку. Задорный голос пел: «Эти глаза напротив, калейдоскоп огней…», и она сразу все поняла.

— Надо посмотреть в зеркало на открытке, сначала тебе, а потом Полине. А потом посмотрите друг на друга.

Поля с Юрой склонились над карточкой, Лина ерзала на табуретке и снова не находила себе места. В каждой клеточке резонансом отзывался голос:

«Вот и свела судьба, вот и свела судьба,

Вот и свела судьба нас.

Только не подведи, только не подведи,

Только не отведи глаз».

Мелодия оборвалась, а воздух все еще вибрировал, словно после колокольного звона. Лина пыталась вспомнить, когда в последний раз ей было так хорошо, и не могла. Воспоминания уводили куда-то в детство, но голова отказывалась соображать. По телу растекалось тепло. Она чувствовала себя в бесконечной, совершенной безопасности. Как будто ее приняло в объятия большое доброе существо, приняло целиком, как река — каждую свою каплю. Это было так, словно Лине сказали, что она больше ни разу в жизни не услышит ни слова неодобрения в свой адрес, и она вдруг всем сердцем в этом поверила. Даже на самом-самом дальнем фоне сознания, где обычно копошится хотя бы крошечный червячок сомнений и беспокойства, сейчас разлилась безмятежная тишина. Как называется это чувство? Есть ли ему вообще название?

— Ну и что? — услышала Лина мужской голос и вздрогнула.

Она не сразу поняла, где находится, и чего от нее хочет этот человек, только почувствовала смутное раздражение.

— Ну что? — повторил Юра.

— А ничего, — ответила Лина. — Если не нравится, то отдавайте обратно открытку.

— Странная ты женщина, — пожал он плечами.

— Ты что! — зашипела на него Полечка. — Спасибо вам, Лина Анатольевна! Очень красивая карточка, я ее в сервант поставлю. Ну, давайте чай пить.

Лина смотрела, как Поля неловко наклоняет чашку, а Юра ловит блюдцем струйку чая, и ни одной капли не падает мимо.

— Теперь поняли? — спросила она.

Поля с Юрой одновременно посмотрели на чашку, на блюдце, потом друг на друга и рассмеялись. Лина тоже улыбнулась и вздохнула с облегчением. Ура! Получилось!

Из гостей она в тот раз возвращалась в приподнятом настроении и даже могла бы подпрыгивать, если бы организм ее не был под завязку набит пирожками и вареньем.

А через пару дней Эмиль Евгеньевич попросил Лину приехать за новым заданием. Он не стал спрашивать, сработала ли карточка. «И так знает», — поняла Лина.

— У меня для вас еще один конверт, — сказал он.

— А где адрес? — Лина разглядывала белый прямоугольник без единой пометки.

— Я скажу вам позже. Пусть пока у вас полежит.

— А когда позже?

— Лина Анатольевна, хотите продолжать работать, учитесь не задавать лишних вопросов.

— Все я молчу, молчу. Ушла ждать.

Лина несла домой сумку с новым скрапбукерским посланием и думала: «Ексель-моксель, быть особенным почтальоном — чертовски трудная работа. Ожидание — всего лишь маленькая и самая легкая ее часть. Ну и кто еще с этим справится, если не я?»

 

Автор открытки: Ольга (Winged Art)

3 комментария к “Слава одноногому Буратино”

Оставить комментарий

Copyright @ Нелли Мартова
Powered by WordPress | Floral Day theme designed by SimplyWP